Прошло две минуты.
Макс еще раз надавил на кнопку звонка. В нем шелохнулась безумная надежда на то, что никого нет дома. Тогда он сможет уйти отсюда и обо всем позабыть. «Трус!»
Внутри послышалось шарканье, хлопнула какая-то дверь. Кто-то медленно шел по коридору.
Макс приготовился: расставил ноги пошире, расправил плечи, сунул руки в карманы куртки. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Ему показалось, что он не может сказать ни слова. В горле застрял ком, было даже трудно дышать.
Дверь дома распахнулась, и на пороге возник высокий старик в неряшливых джинсах на подтяжках и красной рубахе в клетку. Мужчина остановился в тени дома. Седые всклокоченные волосы, небритое лицо, восковая сероватая кожа. От него плохо пахло, но Макс так и не понял чем. Старик уставился на него слезящимися глазами.
— Что вам нужно? — прохрипел он.
Сухой, ломкий голос. Но это был его голос.
Перед Максом стоял отец. И не узнавал собственного сына.
Однако уже через мгновение старик сделал шаг вперед и удивленно прищурился. Губы сложились в трубочку, но с них не сорвалось ни звука. Плечи дрогнули.
Отец и сын молча смотрели друг на друга. Казалось, что в мире тянутся минуты, часы, дни и годы, а они все молчали и молчали.
— Ты? — в голосе отца не было того негодования, какого опасался Макс.
Возможно, ему просто почудилось, но он услышал в этом слове отголоски радости.
— Здравствуй, отец, — слова прозвучали как-то неловко, но он почему-то не мог сказать этому человеку «привет, папа».
Старик вышел на свет. Максу подумалось, что он сейчас сгорит, словно вампир, но ничего подобного не случилось.
— Я… — Отец отер губы тыльной стороной ладони. — Я просто не могу в это поверить.
Голос отца дрогнул, и, если бы не его опыт общения с этим человеком, Макс готов был даже подумать, что Унгемах-старший вот-вот расплачется. Но это невозможно! Отец не плакал даже тогда, когда пропала Сина.
— Как поживаешь? — Ничего более подходящего Максу в голову не пришло. — Где мама?
Покачав головой, отец опять вытер губы и указал на спуск для коляски.
— Она три раза в неделю ездит на гемодиализ[10]. Уже три года сидит в инвалидном кресле. Одну ногу ампутировали, вторая на очереди. Некоторые умирают сразу, мать же уходит по частям…
В его голосе не было и тени участия, лишь легкий упрек. Отец словно делился известием о том, что синоптики обещали на завтра плохую погоду. Неужели этот человек и вправду так очерствел душой? Или Макс несправедлив к своему отцу? Возможно, Унгемах-старший просто не умел показывать свои чувства? Если так, то можно было смело сказать, что яблоко от яблони недалеко падает. Макс и сам был таким. Впрочем, вчера все изменилось. Вчера он разрыдался на плече у женщины.