— В чем не виноват? В том, что покинул свое место в Касселе? Или в том, что докучает старому больному человеку?
Рука Августы потянулась к брошке.
— Едва ли он докучает, — сказала она.
— Фрау Гримм… — начал было Куммель.
— Я ничего не хочу слушать! Ты нас всех разочаровал!
— Нет, мама. Он не хотел ничего дурного. Он просто принес обратно сюртук.
— В надежде получить деньги за последнюю неделю? Они удержаны в качестве штрафа, ему это должно быть известно!
Августа крепче сжала брошь. Она могла лишь покачать головой. Она знала, что мать говорит так скорее из-за отчаяния, чем в силу убежденности. Мать казалась совсем маленькой, Августа никогда не замечала, насколько она мала ростом. Глаза матери обежали полутемное пространство комнаты и встретились с глазами Августы.
— Это недостойно, Гюстхен! — Мать сжала руки перед собой, словно желая согреть их. Она переводила взгляд с дочери на Гримма, потом на злополучного Куммеля. — Недостойно!
Куммель поклонился и вышел из комнаты. Августа все еще не двигалась.
— Ты знаешь, что делать, — сказала мать немного благосклонней.
— Но почему ты здесь? — Голос дочери был похож на голос расстроенного ребенка. — Почему ты так скоро вернулась?
— Я увидела его на улице. Скрывать что-то от меня — это странно, Августа. Со мной это не пройдет. — Глаза ее снова встретились с глазами дочери.
— Возможно, ему приходится действовать скрытно. Возможно, у него нет выбора. Среди нас — среди таких, как мы. Ты не думаешь, что это мы заставили его так себя вести?
— Он такой, какой есть. — Она отвернулась и сказала мягче: — И ты такая, какая есть.
— И какая же? Скажи мне, какая я! — Она бросилась к изножью кровати, остановившись в нескольких шагах от матери, голос которой дрожал.
— Мне кажется, ты запуталась. Это трудные времена для всех нас. Проводи его, Гюстхен, и возвращайся. Нам нужно поговорить.
Августа, возможно, не двинулась бы, если бы не услышала отдаленный щелчок открывающейся входной двери. Пройдя мимо матери, она увидела Куммеля в дальнем конце коридора; он уходил.
— Подожди! — окликнула она.
Он оглянулся и смотрел, как она приближается. К счастью, Гизелы не было; мать, должно быть, послала ее в церковь. Поэтому никто не видел, как она схватила руку Куммеля, втащила его обратно и захлопнула дверь. Он не сопротивлялся, только не дал двери совсем защелкнуться. А когда она поцеловала его, не уклонился, но губы его были словно неживые. Будто он боялся, что она вытянет из него душу, как в рассказанной им истории.
Недостойно. Это слово, казалось, пронзало Августу. Он покачал головой прежде, чем она отдышалась, чтобы спросить: