— Если сможешь, приедь за мной через неделю, — тихим жалобным голосом попросила Кесирт.
Он ничего не ответил, только мотнул головой, каменный комок подкатил к его горлу, от унылого вида и жалобного голоса любимой перехватило дыхание, невольно увлажнились глаза. Пытаясь это скрыть, Цанка быстро отошел в сторону, сел на телегу.
Ровно через неделю в лютый мороз, взяв у Косума справку на дорогу, Цанка прибыл в Курчалой. Во дворе Кесирт стояли подводы, ходили русские солдаты, какой-то пьяный чеченец кричал то на русском, то на родном языке, матерился, махал руками.
— А где Кесирт? — обратился к нему Цанка.
— Чего? Какая Кесирт? — недовольно ответил толстяк.
После недолгих объяснений Цанка понял, что этот дом принадлежит государству, что в нем будет находиться школа, что толстяк в ней завхоз, про прежних хозяев не знает и вообще он не здешний.
Искать Кесирт пришлось недолго. Находилась она недалеко в доме соседей. Как только услышала голос Цанка, выскочила на морозную улицу с небольшим свертком в руках. Лицо ее по-прежнему было исхудалым, бледновато-смуглым, даже сероватым, однако глаза при виде Цанка заблестели, невольно улыбнулась она, обрадовалась, как родному.
Две-три женщины вышли ее провожать. Плакали. От холода кутались в пуховые платки. В стороне появилась девчонка лет тринадцати, потом еще одна чуть старше.
Кесирт со всеми попрощалась, закинула на телегу сверток, следом полезла сама.
— Так ты что, такой раздетой поедешь? — удивленно спросила Цанка.
— Как приехала, так и уедет, — со смехом ответила вместо Кесирт тринадцатилетняя девчонка.
Женщины пристыдили ее, затолкнули обратно в дом. Кесирт ничего не сказала, еще ниже опустила голову, отвернулась. Тогда Цанка вскочил, бросил в сторону женщин злобный взгляд — желваки пошли волнами по его худым щекам, — скинул с себя огромный кожаный тулуп, поднял решительно Кесирт, тщательно укутал ее, затем бережно усадил, поправляя полы, закрывая ее лицо высоким воротником не глядя на женщин и не прощаясь с ними, стегнул яростно невинного коня.
За селом в чистом поле ветер усилился, стало темнее. Тяжелые облака заволокли все небо. На промерзлой неровной бесснежной дороге телегу бросало из стороны в сторону. Раздетому Цанке стало холодно, он съежился, весь побелел, пытался не показать этого своей попутчице.
— Цанка, — тихо сказала Кесирт.
Он повернулся, заглянул в ее полузакрытое лицо. Она все еще плакала, глаза ее покраснели, ресницы от мороза слиплись. — Цанка, возьми шубу, ты простудишься, — сказала она, глядя на него мокрыми глазами.