Надрываясь, плача и вопя, с трудом подняла Кесирт бессознательное тело на нары, до утра при керосиновом свете смотрела сквозь горькие слезы, как искривилось еще в большей гримассе испещренное горестными морщинами лицо матери.
В панике выбежала Кесирт во двор, кричала, просила помощи. Никто не слышал ее горе. Кругом в черной мгле спал горный лес. Только старые собаки, испугавшись дикого визга женщины, поджав хвосты, скрылись за стеной сарая. Неяркий свет керосинки манил летучих мышей, они кружились над головой Кесирт, гнусаво пищали.
— У-чуух, — крикнула пещерным колдовством сова и затем раскатисто захохотала. — Ух-ух-ух… Ха-ха-ха — понеслось по горной долине глухое, ядовитое эхо.
Печально журчал родник.
Испуганная забежала в дом Кесирт, увидела в тусклом, мерцающем от ветра свете керосиновой лампы, искривленное в муках страшное лицо матери, завизжала в ужасе и кинулась сквозь черный, густой лес к людям, в село. Мчалась, рыдая, цеплялась за сучья и неровности, больно падала, вновь неслась, ища помощи и защиты. Бежала, ни о чем не думала, только хотела поддержки от того, кого любила, в кого верила, кем жила и страдала. Не думала о последствиях — просто не могла, горе сломило ее; ее гордость, ее принципы, ее характер. Только один человек в целом свете был в ее душе, был ее надеждой и спасением.
— Цанка, Цанка — спаси, помоги!.. Ца-а-н-ка!
Первой выскочила испуганная мать — Табарк, следом из соседней двери в одних штанах выскочил Цанка. Босиком бросился он к воротам, увидел падшую на колени Кесирт, схватил ее плечи.
— Что случилось? Что? — вскричал он.
— Мама, мама умирает… Помоги, прошу тебя…
Когда Цанка и Кесирт прибежали на мельницу, то увидели странную картину: Хаза лежала без сознания на тропе, ведущей к роднику. Тяжело сопя от бега, они с большими усилиями занесли тело в дом, положили на нары. Старушка часто, мелко дышала, неожиданно раскрыла глаза, что-то пробормотала.
— Что хочешь? Что? — склонилась над матерью плачущая дочь.
— Воды, воды, — еле внятно прошептала Хаза, — родниковой воды, родниковой.
Кесирт подбежала к деревянной бочке, зачерпнула полный ковш, поднесла к лицу матери, та сжала зубы, мотнула головой. Цанка понял, бросился к роднику.
Хаза жадно отпила несколько глотков, передохнула, выпила еще и отвернула лицо.
— Нана, нана, — плакала Кесирт.
Вдруг Хаза зашевелилась, даже хотела привстать, не смогла, упала вновь на высокие подушки.
— Дай руку, — прошептала она.
Кесирт спешно подала ей руку. Хаза своей здоровенной, иссохшей кистью, с большими толстыми пальцами сжала запястье дочери.