— Доченька! Вставай, — тихо будит ее мать, — скоро и обеденный намаз делать пора… Ты что, не пойдешь на веселье? Кесирт нехотя раскрыла глаза, блаженная улыбка еще играла в ямочках ее щек, она пылала жарким румянцем.
— Как ты сладко стонала во сне. Что-то снилось тебе хорошее?
— Ой, не говори, нана, какой я сон видела! Лучше бы не вставала, — ответила дочь, сладко потягиваясь на нарах.
— О чем видела?
— Лучше не спрашивай.
Хаза едва улыбнулась, затем ее лицо снова стало печальным и озабоченным.
— Дай Бог добра твоему сну, — затем, чуть погодя, глубоко вздыхая, продолжила. — Пора тебе замуж. Вон посмотри, твои одногодки уже по второму ребенку рожают, а ты еще в девках сидишь… Другое дело, если бы была уродина, или ухажеров не было, а ты все выбираешь, все носом воротишь.
— Ты опять, нана, за свое! Сколько раз я тебе говорила — не неволь меня. Или я тебе надоела?
Лицо дочери приняло серьезное выражение, веселые искорки в глазах исчезли — стали печальными и немного злыми.
— Что я сделаю, — развела Хаза руками. — Хочу, чтобы ты была хоть как-то устроена. Под каким-то покровительством.
— Хоть как — не хочу, — огрызнулась дочь.
— Времена какие смутные стали, а ты вся так и дышишь красотой и молодостью… Как бы кто силой не позарился… Этого боюсь… Ведь некому защитить нас, доченька, родная, я даже по ночам доюсь спать, думаю, что какие-нибудь твари придут сюда и обесчестят тебя.
— Успокойся, успокойся, нана. Всё будет хорошо.
Кесирт надела кожаные чувяки, накинула полушубок и вышла во двор. Легкий, сухой морозный воздух защекотал ноздри, она глубоко вдохнула, всем лицом улыбнулась, от утренней свежести вздрогнула, и снова, как ребенок, беззаботно потянулась. Две пестрые кавказские овчарки (подарок Баки-Хаджи), играясь, толкая друг друга, бросились к Кесирт, передними лапами вставали на грудь девушки и пытались лизнуть лицо, руки.
Яркое, праздничное солнце низко проползало над склонами Кавказских гор. Под его беззаботными лучами всеми цветами блестел свежевыпавший за ночь снег. По склонам гор чернел в сонном безмолвии зимний лес. От голых деревьев вершины гор выглядели как облезлые ежики. Воздух был прозрачным, чистым: далеко в низине, как на ладони, темнели нестройные жилища Дуц-Хоте, а чуть ниже вилась дорога в Махкеты, в Шали и вниз на равнину. По ней маленькими точками передвигались группы людей: все спешили на праздник.
Какая-то приятная волна чувств охватила Кесирт, почему-то ей было в это утро весело и приятно, она ожидала чего-то нового, хорошего, долго желанного. «Не зря мне этот сон снился» — с улыбкой на губах подумала она и, по-детски подпрыгивая, соскочила вниз по скользким землянистым ступеням к роднику. Она долго, с наслаждением умывала руки и лицо в родниковой воде. Живительная влага летом была студеной, а зимой хранила тепло глубин гор. Кесирт вновь и вновь плескала лицо, шею, желая остудить неожиданно нахлынувшие на нее чувства.