— Да ты не обижайся, — с фальшью в голосе отвечала мать, — что мне, для тебя какой-то коровы жалко. — И чуть погодя, как бы про себя, добавила: — Как я ее обхаживала. Во всей округе не было такой коровы… Хотя бы теленка ее оставили. Нет, и его на эти блестящие нитки обменяла.
— Ты снова хочешь испортить мне настроение… Никуда я не пойду, — наигранно вспылила дочь.
— Нет, нет, доченька, дорогая. Это я так, по-стариковски… Я даже рада… Жаль, не увижу я тебя там, в танце, — говорила мать, осторожно поглаживая бархат платья. — А может, я пойду, хоть глазком, издалека полюбуюсь?! Никто меня там не увидит, да и не знает меня никто.
— Я сказала нет… Если увижу там тебя — уйду. Я не тебя и твоего вида стесняюсь, а боюсь, что ты, как все, будешь на еду кидаться.
— Клянусь Аллахом, не буду! — взмолилась мать.
— Я сказала нет. И всё… Я тебе всё расскажу… А эту черкеску ты продашь в следующий базарный день за две, а может и три коровы… А если ее повезти в Шали, то там еще и коня можно выторговать… Подай мне косынку.
На голову она накинула легкую прозрачную шаль, а поверх нее повязала вязаный белоснежный платок из козьего пуха.
— Ну как я? — с явным удовольствием спросила Кесирт мать.
— Как солнце! Как ты красива! Дай Бог, чтобы не сглазили.
— Три месяца готовила костюм, еле успела… Столько вышиваний.
— Да и буренка моя… — вновь запричитала Хаза.
— Как ты мне надоела со своей буренкой. Что ты хотела, чтобы я в лохмотьях ходила? Лучше позови Цанка, выпьем чай и тронемся.
Громко выражая свое недовольство, пригибаясь в низких дверях, входил Цанка. Его речь на полуслове оборвалась, орлом взметнулись вверх тонкие брови, глаза расширились. Еще мгновение он, пораженный, застыл в неестественной позе. Потом, на выдохе, уже тихим, подавленным голосом, спросил:
— Кесирт — ты ли это?
После недолгого чаепития тронулись в путь. Впереди на коне выехал Цанка, за ним грациозно, даже на крутом спуске горы не сгибая спины, шла молчаливая Кесирт, накинув поверх своего великолепного наряда потрепанную временем овчинную шубу.
«Чувствует мое сердце — что-то сегодня будет. Никто не устоит перед этой красотой, — думала мать, долго взглядом провожая единственное дитя. — Береги ее Аллах! — молилась она. — Дай ей счастья и немного терпения и выдержки».
А потом, когда путники уже скрылись за поворотом в лесу, уже вслух сказала:
— Благородная кровь — есть благородная кровь… Но разве это скажешь… Ой, береги ее Боже! Береги!
От мельницы до Дуц-Хоте дорога шла вниз по наклону. Шедшая пешком Кесирт отставала, тогда Цанка останавливал коня и с недовольным видом ждал.