— Ладно, дам на неделю командировку, только чтобы каждый день был в главке. Я лично проверю, — ворчал недовольно управляющий, потом дал массу поручений и наказов, в конце спросил: — Деньги есть?
— Немного есть, — сжался Арачаев, — но можно я еще возьму по расходному?
— Ой, Цанка, Цанка, — мотнул головой Саренбаев, — вижу я, не то с тобой, не то… Эти поездки к добру не приведут. Столичные девки — твари.
— Да не к девкам я, — оправдывался Цанка.
— Тогда к мужикам, что ли? — усмехнулся Саренбаев. — Ладно, пиши, сколько хочешь, потом на премию приказ выдумаешь.
— Спасибо! — улыбался Цанка.
Тотчас выслал Мадлене телеграмму, следом выехал сам. Поезд волочился, как никогда медленно, стоял часами на перегонах, хотя вроде бы и прибыл вовремя. Вновь он летел на такси к окраине Алма-Аты. Празднично и восторженно бежал по любимому коридору, нес в руках дорогие цветы, торт, конфеты. Мадлена была одна. Мать и дочь ушли гулять. Цанка позабыл всю заготовленную речь, долго мялся. Его пугала надменность и отчужденность любимой. А Мадлена была еще прекрасней. На ней было простенькое, туго облегающее, коротенькое платье, она волосы заплела в толстую недлинную косу, сбросила ее на выпирающую грудь, смотрела печально в окно.
— Мадлена, прости меня, — бросился к ней Цанка.
Она чуть отодвинулась, по-прежнему смотрела в сторону.
— За что? — сухо спросила она. — Это моя участь, судьба… Видно, я всю жизнь будут страдать в одиночестве.
— Нет, не говори так, — взмолился Цанка.
— Ничего, я привыкла… Если бы я могла, как другие, кривляться, врать, паясничать… А я… — она пустила большую слезу из глаз, глубоко, с явной горечью глотнула. — Я… я просто дура, наивная дура!
— Нет, нет, нет! Мадлена, милая, я люблю тебя, — кинулся к ней Цанка, схватил ее руку. — Будь моей! Будь моей женой!
— Мне все это противно, противно, — встрепенулась она, и на лице ее застыла мучительная гримаса. — Я не верю, я никому не верю!
— Верь мне, верь, — простонал Цанка и бросился перед ней на колени.
Он еще держал обеими руками ее тонкую кисть, что-то еще говорил, она молчала, повернулась к нему боком, пыталась легонько вырвать ладонь, отошла в самый угол. Цанка на коленях полз за ней, стал целовать ее ручку.
— Перестань, это невыносимо, — тихо шептала она, явно расслабив руку и поднимая ее к животу.
Цанка, как ребенок за соской, тянулся вверх, потом, коснувшись грудью ее бедер, не выдержал, вскочил, в беспамятстве стал обнимать, прижимать к себе, пытаться поцеловать в лицо. Он задыхался в страсти, в нем бурлила энергия, страшная возбужденность. Мадлена не на шутку испугалась, не кричала, но сопротивлялась со всей силой.