— Мне-то? А конечно, мне не досталось бы, откуда? Так только, к примеру говорится… Ровнехонько, под корень вырубили топором. Не один человек, видно, работал… Одни рубили, а другие в стороне, у пасеки, шум поднимали, чтобы сторож не наскочил. Так и покончили с деревцами. А ты, может, ходил на рожь взглянуть?
— Ага.
— Ну, как?
— А как? Завтра собираемся косить, а косить-то нечего. Выжгло дочиста. Много намолотишь из такой ржи!
— Ой палит, палит! И в моей пшенице больше метелика, чем колосков…
— Вам и с метеликом не так уж плохо живется.
— Э, зря болтаешь… Уж такая беда, такая беда! Лошаденки совсем высохли, травы нет…
— Все равно получше наших.
— Изо всех сил стараюсь… Лошадки хорошие, так и малым обходятся, а то бывают такие прожорливые, что давай им и давай, а они все худые!
— Всяко бывает.
Марковяк подозрительно заглянул в голубые глаза парня.
— Это как же — всяко?
— Да ведь вы сами говорите, — невинно удивился Владек, — что одни, мол, прожорливы, а другие ущипнут чуточку травы, а жирные, вот как ваши, к примеру.
— Куда там жирные! Так только, чуть-чуть держатся.
— Домой идете?
— Нет. К кузнецу надо забежать, он должен был телегу мне оковать, — узнаю, как там.
Они разошлись в разные стороны благоухающими полями, над которыми все выше поднимался ослепительный, раскаленный, беспощадный шар солнца.
Солнце палило до самого вечера, а вечером поднялся ветер, и около полуночи начался пожар в Бжегах. А уже к полудню делегация подошла к усадьбе, и садовник вызвал управляющего Тот выворачивался, как мог.
— У нас к вам, господин управляющий, ничего нет! — прервала его Скалчиха. — Мы желаем с господином графом говорить. Вы ему только окажите, что, мол, делегация из Бжегов пришла, нас тут пятеро и староста с нами, человек казенный.
— Не знаю, выйдет ли граф.
— Мы вас, господин управляющий, не спрашиваем, знаете вы или нет. А не пойдете, так мы и сами дорогу в покои найдем.
Испуганный управляющий побежал во дворец. Долго не возвращался.
— Не торопятся.
— Ровно нищие, под дверьми стоим.
— А нешто мы не нищие?
— Коли уж пришел человек просить, — ничего не поделаешь.
— Может, спит еще.
— Ну да, в такую пору да спит!
— А что? Ему ведь не в поле спешить, да и коровы в коровнике не ревут.
— Наши-то уж не заревут, никогда не заревут! — расплакалась вдруг Скалчиха, и у мужиков засосало под сердцем.
Но тут распахнулись двери и вышел граф. Он остановился на крыльце, огромный, широкий, из-под седых бровей пристально смотрели припухшие глаза с синими мешками под ними.
— Чего надо?
Верциох подтолкнул старосту.
— Говорите, Роман! Вы ведь староста!