— Шут с ней, с пенсией, — отозвался Пряжников. — Знаешь, Борис Петрович, специальность специальностью. Но в жизни сегодня пока есть ценности и кроме специальности. Смотрю я вот на эту штукатурку, обитую, которой эту трещину замазали, затянули, чтобы все было шито-крыто, и думаю (не о себе, конечно, вообще): пока что еще очень нужен мой взгляд на жизнь. Не меньше специальности. А раз так — значит, годы на флоте не потеряны.
— А-а! — обрадовался отец. — А что я тебе говорил осенью? Шагай на стройку. Полгода, и — гарантирую тебе полторы тысячи заработка и нормальное самочувствие. Верная гарантия?
После работы Виктор дошел со мной до нашего дома. Мы вошли в подъезд и остановились. Мне не верилось, что с утра прошло несколько часов, а не несколько лет. Когда теряешь веру в человека, всегда стареешь. Потеря веры — потеря какой-то части жизни.
У Виктора был измученный и злой вид. Под глазами залегли темные круги, как будто не трое суток назад, а сегодняшнюю ночь он не спал.
— Чего тебе страшно? — спросил он меня. — Страшно, что я год-другой не буду старшим прорабом? Да если тебе это уж так важно, то я не через полгода, не через месяц, а сегодня же начну протестовать. И пусть кто-нибудь попробует что-то доказать!
Я молчала. Он отлично знал: старший ли он прораб или не старший и вообще прораб ли он или не прораб — это важно для него, а не для меня. Просто даже тогда, когда он был выведен из себя, он все равно не мог быть честным, даже наедине со мной. Да что наедине со мной, наедине с собой быть честным не мог. Все рядился не в те слова. Пряжников прав: храбрость нужна не только генералам. Чтобы быть честным, тоже надо быть храбрым.
По-моему, Виктору, стоило усилия, когда он, помолчав, потом заговорил о том, что действительно хотел понять.
— Послушай! Я одного не понимаю! — сказал он. — Пусть все дома, которые я сдавал, не были «отличными». Пусть мы с Туровским не один раз выторговывали у приемной комиссии оценку выше. Пусть раньше мне все это прощали «по молодости». А теперь, когда случилась вся эта история, все валят в одну кучу и говорят: «Этого надо было ожидать. У Серова бы этого не: случилось. А у Левитина потому случилось, что могло случиться». Пусть! При беде на человека всегда всё валят в кучу. Этот проклятый треснувший блок имеет отношение к нашей работе. Согласен! Но я не понимаю, какое вся эта история имеет отношение к нам с тобой, лично? К нам двоим? Тебе-то лично, что я плохого сделал?
Я взглянула на него и промолчала.
— О чем ты подумала? — спросил он. Он смотрел, настаивая, чтоб я ответила.