С тех пор как меня осенила блестящая идея — сдать все мои «подиумные» тряпки в комиссионку на Мэдисон-авеню, — я стала состоятельной женщиной и могла позволить себе не гнаться за гонорарами, а к предложениям подходить разборчиво. Я все ждала, что Эмили или Джоселин позвонят и скажут, что послали курьера забрать одежду, но никто так и не позвонил. Так что все досталось мне. Почти всю одежду я упаковала, только отложила платье-кимоно от Дианы фон Фюрстенберг. Эмили разобрала содержимое ящиков моего стола и все переслала мне, а я случайно наткнулась на письмо Аниты Альварес — то самое, где она так восхищалась «Подиумом». Я давно хотела отправить ей что-нибудь стоящее, но все не было времени. Я завернула яркое кимоно в шелковистую бумагу, добавила пару босоножек от Маноло и черкнула записочку от имени Миранды — честно говоря, меня вовсе не радовало, что я все еще не разучилась подделывать ее подпись. Для выпускного поздновато, думала я, но пусть девочка узнает, как приятно держать в руках по-настоящему красивую вещь. И главное, пусть знает, что о ней думают, заботятся. Я отправила посылку, когда приезжала в Нью-Йорк, так что она не могла заподозрить, что это подарок не от «Подиума».
Итак, кроме платья, обтягивающих и очень сексуальных джинсов от Дольче и Габбаны и элегантной сумочки на цепочке, которую я подарила маме («Ох, солнышко, какая прелесть! Какая, ты говоришь, фирма?»), я продала все подчистую — топы, кожаные брюки, туфли на шпильках, босоножки… Женщина, которая принимала у меня одежду, позвала хозяйку магазина, и они решили, что лучше всего будет закрыть его на некоторое время, чтобы никто не мешал оценить мой товар. Продукция одного только Луи Вюиттона (два больших чемодана, саквояж для аксессуаров и огромная дорожная сумка на колесиках) принесла мне шесть тысяч долларов, и когда хозяйка с приемщицей наконец перестали шептаться, рыться в вещах и хихикать, я вышла из магазина счастливой обладательницей чека на тридцать восемь тысяч долларов с лишним. Это, по моим подсчетам, означало, что мне целый год не нужно думать о деньгах на еду и квартиру, и я могу не беспокоиться, что мое творчество пока еще не превратилось в источник стабильного дохода. А потом в мою жизнь вошла Лоретта, и все стало намного проще.
Лоретта уже купила у меня кое-какой материал — точнее, одну аннотацию, чуть подлиннее, чем цитата из рецензии, два маленьких рассказика (слов по пятьсот) и один побольше (на две тысячи). Но еще лучше было то, что ей во что бы то ни стало хотелось помочь мне наладить деловые контакты, познакомить меня с людьми из других журналов, которым могли потребоваться внештатные авторы. Потому, собственно, в тот неприветливый зимний день я и сидела в судьбоносном кафе «Старбакс» — я шла назад, в «Элиас-Кларк». Лоретте было не так-то легко убедить меня, что Миранда не торчит целый день у входа в здание с пистолетом, поджидая вашу покорную слугу, но я все же здорово нервничала. Не тряслась от страха, как прежде, когда от простого телефонного звонка у меня все внутри переворачивалось, но вовсе не горела желанием ее увидеть. Равно как и Эмили. Или кого-нибудь другого из их компании — исключая, пожалуй, Джеймса.