Так она маялась несколько дней, а потом Джинкс пошла в лес, набрала какой-то коры и трав, сварила их все вместе, налила в чашку и велела маме пить это зелье. Мне она сказала, что этим они поили дядюшку, чтобы отучить его от бутылки. Мама пыталась сопротивляться, ей такое пить вовсе не хотелось, но и сил отбиваться не было. Джинкс влила ей в глотку свой отвар. Судя по запаху, ради одного того, чтобы это не пить, стоило протрезветь на всю жизнь. И маме действительно стало лучше. Джинкс говорила: значит, мама не закоренелая пьяница, а все дело в голове, ей попросту не нравилась ее жизнь, она порывалась куда-то уйти, и бальзам стал для нее дверью в другой мир, а теперь она по-настоящему выбралась, все хорошо, и ее больше не тянет к выпивке. В отличие от большинства пьяниц, которые и лак для волос выпьют, и жидкость для чистки обуви, если больше ничего не подвернется, мама, скорее всего, завязала вчистую. Во всяком случае, мы на это надеялись.
Как-то раз мама взялась стирать одежду преподобному, а заодно и нам, и, пока моя рубашка с комбинезоном сохли, пришлось надеть мое нарядное платье. Преподобный тут же сделал мне комплимент, мол, я, оказывается, красотка, и я в это поверила до такой степени, что, сама не заметив как, согласилась прийти в церковь петь вместе с хором.
В церковь мы ходили все вместе, и Джинкс с нами, только она держалась в задних рядах, и ей посоветовали не слишком фамильярничать с белыми и не высказывать свои религиозные взгляды, даже если ее спросят напрямую. С этими правилами она не спорила и по большей части мирно дремала на задней скамье.
Всем нам эта жизнь была по душе.
Конечно, пошли разговоры. Меня уже спрашивали в церкви, кто мы такие, откуда приехали, давно ли живем в доме у преподобного, кем ему приходится моя мама. Еще спрашивали, почему мы всюду таскаемся с негритоской, то есть с Джинкс. Я отвечала, что преподобный помогает нам из христианского милосердия, что он спит в машине, а мама в доме, ничего такого между ними нет, а Джинкс — наша подруга с детства, и это всех устраивало. Многие говорили мне, что у них, мол, тоже есть друзья-ниггеры, хотя спроси их, что они имеют в виду, и выяснится, что этим «друзьям» они кивают при встрече и нанимают на работу, за которую ни один бы человек не взялся, не будь у него крайней нужды в пятачке — за целый день труда на жаре, хоть траву коси, хоть руби дрова, больше медяка в наших краях не платили.
И все же поползли нехорошие слухи. После службы прихожане сплетничали насчет преподобного, и уже не все мужчины подходили пожать ему руку. Даже дети пробегали мимо него, точно мимо осиного гнезда, хотя, подозреваю, они бы не отличили грех от блинчика, выложи его перед ними на тарелку.