От всего этого у меня в животе образовалась какая-то странная пустота, а еще мне стало жарко, прошиб пот. Я решила наведаться к леднику и попить холодных сливок, но, когда я села и глаза привыкли к темноте, я увидела, что дверь в спальню, где спала мама, приоткрыта.
Я поднялась и на цыпочках, чтобы не разбудить Терри, который спал в глубине комнаты, или Джинкс, которая спала у парадного входа, подошла к двери и заглянула в спальню. Кровать была пуста. Я вернулась в большую комнату, подошла к окну возле парадной двери. Помедлила, прислушиваясь к храпу Джинкс — захлебывалась она во сне так, словно ей в ноздри носки запихали. Отодвинув занавеску, я выглянула и ничего не увидела, кроме зарниц, полыхавших над деревьями, и нескольких светлячков, которые метались взад и вперед, словно бились о невидимую стену.
Я вернулась к своему одеялу, надела ботинки, тихонько вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь. Постояла на крыльце, пытаясь решить, доводить ли мне дело до конца, стоит ли проверять свои подозрения. В конце концов я решила: хоть тресни, а выяснить все надо.
Я пробралась к машине преподобного и заглянула вовнутрь. Одеяла он расстелил на переднем сиденье, но самого его там не было, и мамы тоже, что отчасти меня утешило, но лишь отчасти, не слишком сильно, потому что я так и не поняла, куда же они оба запропастились. Сама не знаю, с какой стати меня это так интересовало, но успокоиться я не могла. Не хотелось мне даже думать о том, что мама проводит время с преподобным — в таком смысле. Конечно, ее право урвать хоть крошечку счастья, но, наверное, я напридумывала себе про то, как она встретится с моим настоящим отцом Брайаном, и у них все начнется заново, и у меня будет настоящая семья, так что эта затея с преподобным меня не радовала.
Лучше бы не выяснять, чем они там заняты, подумала я и пошла обратно к дому, но тут я услышала голоса. Голоса доносились из-за дома, так что я стала осторожно пробираться в ту сторону вдоль стены. Лишь дойдя до угла, я сообразила, что разговаривают не прямо тут, за домом, а гораздо дальше, но голоса доносились отчетливо, потому что склон холма был вогнутый, как большое ухо. Слов я с такого расстояния не разбирала, но голоса мамы и преподобного Джоя ни с чем перепутать не могла.
Я стала красться вниз, осторожно, как вор, который зажал под мышкой младенца, прошла через маленькую рощицу до того места, где склон сперва слегка приподнимается, а потом снова идет вниз. Оттуда можно было подслушивать в свое удовольствие.
Я уселась на краю в том месте, где холм снова шел вниз, потому что оттуда я могла не только слышать, но и видеть, что происходит. Видела я только силуэты, но и силуэты, и голоса различала без труда. Мама и преподобный устроились у воды, на плоту, и вели разговор. Я, конечно, паршивка, но удержаться и не подслушать их беседу оказалось выше моих сил.