(Мисс Бюэл объясняла: «Обширные районы Северной Америки и Сибири, занятые посевами пшеницы…»
Дэрда на минуту положила левую руку себе на затылок.)
В то утро, самое первое утро, лежа с закрытыми глазами, он зачем‑то ждал почтальона. Ему хотелось услышать, как тот повернет из‑за угла. Но — странное дело — этого не случилось. Из‑за угла он больше не появлялся никогда. Когда же, наконец, стали слышны шаги, почтальон уже подошел к первому дому, немного спустившись по улице, и звучали они необычно и странно — мягко, таинственно, глухо и невнятно; и хотя ритм их не изменился, говорили они об ином: мир, говорили они, отрешенность, прохлада, сон. И он вдруг сразу сообразил: что может быть проще — ночью выпал снег, такой, какого он нетерпеливо ждал каждую зиму — вот почему первые шаги почтальона были неслышны, а последующие звучали так тихо. Ну, конечно! Какое чудо! Снег ещё не кончился, он будет идти целый день — длинные белые змейки завьются, зашуршат по улице, по лицам старых домов, тихо зашепчут, наметут белые треугольнички между булыжниками, посвистывая на ветру пронесутся по земле и улягутся сугробом в углу; и так будет весь день, всё глубже и тише, глубже и тише.
(Мисс Бюэл произнесла: «Край вечных снегов»).
Всё это время (конечно, лежа в постели) он не открывал глаз, слушая, как почтальон подходит ближе, как его глухие шаги ухают, оступаясь, по запорошенным булыжникам; и все другие звуки — двойной стук, далекие морозные голоса, тонкий и слабый, как из–подо льдины звонок — были отрешенными, будто сдвинутыми на один градус от действительности — будто весь мир был укутан снегом. И когда, наконец, он радостно открыл глаза и обратил их к окну, чтобы воочию увидеть это долгожданное и так явственно воображенное чудо — он вдруг увидел сияющие под ослепительным солнцем крыши; а когда, изумленный, вскочил с постели и выглянул на улицу, ожидая увидеть покрытый снегом булыжник, он увидел просто булыжник, блещущий и голый.
Удивительно, как поразила его эта странная неожиданность — ощущение падающего снега не покидало его всё то утро, тайная завеса свежего снега между ним и миром. Если всё это не приснилось ему — но как оно могло присниться, если он не спал? — так чем же объяснить это. Как бы то ни было, иллюзия оказалось такой живой, что изменила всё его поведение. Теперь он не мог уже припомнить, в какое утро — в первое или во второе, а, может быть, в третье? — мама заметила, что он странно ведет себя.
— Что с тобой, мой маленький, — спросила она за завтраком, — ты, кажется, совсем не слушаешь…