Он остановился, испытующе, и опустил тяжелый том.
— Нет, как я и предполагал, нет ни малейшего признака утомления глаз.
В комнате сгустилось молчание, и он ощутил впившиеся в него взгляды трех человек перед ним…
— Можно, конечно, проверить его зрение, но я думаю, что причина в другом.
— Что же это? — Голос его отца.
— Только эта странная рассеянность… — Голос его матери.
В присутствии врача оба они казались удрученно виноватыми.
— Я думаю — дело в другом. Вот что, Поль, — я бы очень хотел задать тебе несколько вопросов. Ты мне ответишь: ведь я ваш старый, старый друг, правда? Вот и порядок…
Жирный кулак доктора дважды стукнул его по спине — врач ухмыльнулся с неестественным дружелюбием, почесывая ногтем верхнюю пуговицу своей куртки. За плечами доктора был огонь; пальцы пламени касались черной от сажи задней стенки камина; их случайное фурканье — единственный звук в тишине.
— Скажи мне, тебя что‑нибудь беспокоит?
Доктор опять улыбался, его веки низко опустились на маленькие черные зрачки, в каждом из которых искрилась белая бусинка света. Зачем ему отвечать? Почему он вообще должен отвечать? «Чего бы это ни стоило другим…» Как же это надоело: сопротивляться, быть внимательным, как будто он всё время стоял на ярко освещённой сцене, в круге от юпитера, ощущая себя дрессированным моржом, или ученой собачкой, или рыбой, которую вытащили из аквариума и держат за хвост. И если он только рычит и лает, то большего они и не заслужили. А пока терять эти последние часы, в которых каждая последующая минута прекраснее и ужаснее прошедшей?..
И он снова, будто из дальнего далека смотрел на бусинки огня в глазах доктора, на его застывшую лживую улыбку, и потом снова на мамины шлёпанцы, на мягкий трепещущий огонь. Даже здесь, в их враждебном присутствии, под искусственным светом, он различал снег, он слышал его — там, в углах комнаты, где тень была глубже, под диваном, за полуоткрытой дверью в столовую. Здесь он был нежнее, мягче, шорох его тише шепота, будто из уважения к гостиной он принял «хорошие манеры»; он скрывался от глаз, стушевывался, но казалось, говорил внятно: «Подожди немного! Подожди, пока мы останемся вместе одни! Тогда я расскажу тебе о чём‑то новом! чём‑то белом! чём‑то холодном! дремотном! о конце и покое, и о сияющем длинном изгибе пространства! Прикажи им уйти. Выгони их. Не отвечай. Уйди от них, наверх, в твою комнату, выключи свет и ляг в постель — я приду к тебе, я буду ждать тебя, я расскажу тебе истории чудеснее, чем сказка о крошке Кае на коньках или о Синем Призраке — я окружу твою постель, закрою окна, намету у двери глубокий сугроб — и никто никогда не войдет. Скажи им!..» Казалось, тихий шуршащий голос исходил из медленной белой спирали падающих хлопьев в углу у окна — он не сомневался. Он ощутил, как улыбается, и ответил врачу, не глядя на него, глядя дальше…