— Он хороший парень, это видно. И ничего плохого никогда не сделает. Но он уедет в Париж… а что будет дальше, кто знает? Тоже ведь совсем мальчик. Может быть, все это быстро пройдет…
— Да, Париж далеко. И вообще мало ли что может случиться за три-четыре года? А ведь раньше ни о чем не может быть и речи. Не хочется мне, чтобы она так рано узнала огорчения. Нет уж, право… Лучше все сразу же оборвать!
— Нет, зачем? Ведь ничего плохого нет. Хоть она и молода… Я не хочу, чтобы потом она нас упрекала… Мы не имеем права.
— Знаешь, когда он пишет ее портрет… они подолгу сидят молча вдвоем.
— Ты же с ними сидишь.
— А разве я знаю, какие у нее мысли в голове? Напрасно мы разрешили ему писать портрет!
— А у него здорово похоже выходит.
Жером умолк, и долго стояла тишина; жена поняла, что он думает о чем-то другом.
— Как жалко! — сказал он вдруг. — Марки дороги стали.
— Какие марки?
— Почтовые, конечно.
— А зачем тебе марки?
Жером начал издалека с явным намерением попросить о чем-то:
— Я записал адрес. Как по-твоему, не послать ли письмецо товарищам с Ситроэна? Пожалуй, им приятно будет. Написать бы что-нибудь хорошее… словом поблагодарить их. Ты как думаешь?
— Ну что ж, пятнадцать франков — не такой уж большой расход.
Жером знает жену: даже если бы марка стоила пятьдесят франков, Леона ответила бы то же самое. Единственный подарок, который она может сделать мужу, — это прощать ему его безрассудства.
— Ты думаешь?
Жена иронически смотрит на него и ласково смеется. Ее глаза говорят: «Не прикидывайся, будто ты раздумываешь. Теперь меня не проведешь. Я все твои хитрости знаю!»
— Да у нас и писчей бумаги нет.
— Вырви листок из тетрадки. Только из середины. Дочка не заметит. А за календарем засунут конверт. Давно уж там торчит.
Жером садится к столу.
— Ты карандашом хочешь писать?
— Нет. Но такое письмо надо сначала написать начерно.
— Тогда не бери хорошей бумаги.
— Я пишу на оборотной стороне листовки, которую мы сегодня выпустили. У меня одна осталась.
— Почему же вы опять напечатали только на одной стороне?
— Чтобы скорее работа шла… а то надо бы переворачивать, когда печатали. Если бы мы сегодня утром не раздали листовки, возможно, что все уже взлетело бы на воздух.
— А теперь, думаешь, они не взорвут?
— Теперь им труднее. Мы их разоблачили, и все бы поняли, кто совершил преступление. С раннего утра только и разговоров, что об этом! Многие не решаются поверить, и если бы эти негодяи устроили взрыв — все обернулось бы против них самих.
— Как ты думаешь, нас не выселят отсюда? А вдруг выселят! И вернемся мы тогда в нашу лачугу!