Юрген сочувственно похлопал его по плечу, сказал преувеличенно бодрым тоном:
— Рады принять вас в наши ряды, ефрейтор, нам нужны опытные солдаты.
В дверях появился подполковник Фрике.
— Батальон! Внимание! Пятиминутная готовность! Выступаем!
— Вы слышали: выступаем, — назидательно сказал Красавчик Фридриху с Дитером. — Чего спорили? Не туда и не сюда, а бог знает куда. С начальством всегда так, никогда не угадаешь, что у него на уме. Подрастете — поймете.
Они уже тронулись в путь, когда увидели фрау Лебовски. Она семенила от отсека госпиталя, обвешанная медицинскими сумками, обеими руками она сжимала тяжелый чемодан, который подбрасывала коленом на каждом шаге.
— Фрау Лебовски, — сказал ей Фрике, — вам следует остаться в госпитале, с ранеными.
— Там остались доктор Клистер и два санитара, этого более чем достаточно.
— Лейтенант Лебовски! — прикрикнул Фрике.
— Мой друг, — сказала она спокойно, — я не в том возрасте, чтобы безразлично терпеть изнасилование толпой грязных азиатов. Я пойду с вами и пойду до конца.
«Изнасилуют, это как пить дать», — подумал Юрген. Половина их батальона с радостью бы изнасиловала фрау Лебовски, невзирая ни на какой возраст, подай она только знак. Впрочем, некоторым и подавала. Она была доброй женщиной, фрау Лебовски. Он подошел и взял чемодан из ее рук.
— Спасибо, Юрген, — сказала она и добавила невпопад. — Вы, наверно, очень скучаете по своей девочке…
— Батальон! Шагом марш! — скомандовал Фрике.
Они шли краем аэропорта, держась под прикрытием невероятно длинного, чуть изогнутого здания аэровокзала, потом — сильно обрезанных, густых деревьев. Впереди виднелись высокие дома городских кварталов.
— Я там каждую подворотню знаю, — возбужденно говорил Штульдреер, — держитесь меня, парни, со мной не пропадете.
Alles war wie in Warschau
Все было как в Варшаве. За тем небольшим отличием, что они теперь играли роль поляков, а русские осваивали их роль. Последнее обстоятельство переворачивало ситуацию в их пользу, ведь у них был богатый опыт, которого не было у русских, пока те еще освоятся, а они уже знают назубок и наперед все уловки, что защищающихся, что нападающих. И вообще, воспоминания о Варшаве настраивали на оптимистический лад: как солдаты, они были лучше поляков и никак не хуже русских, поляки продержались против них два месяца, Юрген не видел причин, почему они могут выступить хуже. Несколько недель — и мы еще посмотрим, кому придется держаться!
Все было как в Варшаве: простреливаемые насквозь улицы; сплошной ряд пяти- и шестиэтажных домов; пустые квартиры, в которые они заходили как к себе домой; мальчишки с яркими эмблемами, шныряющие по улице с оружием, которое они едва могли нести; молоденькие, четырнадцати-пятнадцатилетние девушки в военной форме, полученной на складе СС, которые неведомым образом пробирались в дом, громко требовали, чтобы им дали пострелять, что они умеют, а потом в минуты короткого затишья валились на спину на пол и раздвигали ноги; стрельба прямой наводкой по домам, так что снаряды прошивали дом насквозь, как шило мягкую кожу: летящие из окон цветочные горшки, гранаты, тела; русские, шедшие на штурм каждого дома как бойцы бригады Дирлевангера, с той же яростью и тем же пренебрежением к собственной и чужой жизни; и снова русские, грабящие по горячим следам захваченные дома, с той лишь разницей, что в Варшаве на них была военная форма с рунами СС, а в Берлине — с пятиконечными звездами.