Та женщина, что жизнь дала,
Подобна солнцу в зимний день,
Ее улыбка, хоть светла,
Морозной дымки скрыта тенью.
Я затаила дыхание. Мы с папой любили многоголосное пение и даже часто шутили, что наши вкусы восходят еще к тем дням, когда творил Морли. Со времени папиной смерти ничто не вызывало у меня такого сладко-щемящего чувства. В сравнении с этой тончайшей остротой «Мои домашние» казались просто милой слезливой песенкой, и теперь мне больше чем когда-либо захотелось побыть наедине с собой. Так тонки были нити, связавшие меня с прошлым, что один смешок мог их разорвать. Надо отдать должное Колину Камерону, он не издал ни звука, даже не заговорил. Но он также и не выглядел взволнованным. Раздраженная этим, я в конце концов сама прошептала:
— Как прелестно!
— Да, конечно, — с готовностью ответил он, — совсем даже неплохо для местного хора.
Что за снисходительность! Неужели у него уже настолько запудренные мозги, что красоту он измеряет только успехом?
— Так зайдем? — предложил он и открыл дверь.
На мгновение все замолкло. Адам приветственно помахал нам, и мы уселись в задних рядах.
— От Адама всегда веет холодом, — заметил мой сосед. — В Стритеме было то же самое. Я помню… — Он, посмеиваясь, стал рассказывать о своих проделках там.
Когда мне стало уж совсем невыносимо, я вставила ледяным тоном:
— Да уж конечно, теперь вы совсем не тот, что тогда.
Я иногда говорю такие вещи четко и холодно и потом ненавижу себя за это. И теперь я сразу отвернулась. Я вспомнила все, в чем он мне так доверчиво сознавался по пути сюда, и почувствовала себя так мерзко, как будто ударила Йена, так мерзко, что чуть не заплакала. Теперь, когда я снова взгляну на него, он будет так же погружен в себя, как во время ленча. Я посмотрела — и ничего подобного. Полные губы расплылись в улыбке истинного удовлетворения.
— Да, конечно, наверное так. Благодарю вас, — смущенно — или мне показалось? — сказал он, и в этот момент вновь зазвенел рояль, и мы уселись поудобнее и стали слушать.
Трудно было поверить, что такое изысканное изящество исходило от плохо поставленных голосов в деревенском зале собраний, и конечно же, обитатели дома престарелых, кому и предназначалось это пение, получали огромное удовольствие. Но разве должна «Финляндия», страстная песня протеста, звучать с такой математической точностью? И кроме того, думала я, у старых людей музыка Сибелиуса скорее ассоциировалась бы со словами «Спокойна будь, душа моя, Господь всегда с тобой». С чем-то не ужасающим, но теплым, с добрыми обнимающими руками… с Отцом и детьми… с отцом и детьми…