Он летит вниз в кромешной тьме. Тоска, тоска, тоска… Глумливая рожа Телепухина надвигается на него.
– Людмила… Пропадаю я без нее, понимаешь? Ха-ха-ха!
Гиацинтов, размахнувшись, бьет в рожу, и та разваливается на тысячу кусков. Чей-то голос гнусит:
– Соизволением государя императора… По высочайшему повелению…
Царское Село, сад, статуи… Все статуи – живые и провожают Гиацинтова глазами, когда он проходит мимо. Почему-то он – император Александр, плешивый, в треуголке, надетой набекрень… За ним ходит свита, и Владимир чувствует: они знают, что он не император. Знают. Но почему же они молчат?
– Ваше величество…
– Отставить, – бормочет в бреду раненый, – отставить… Я не он… я другой… Другой, понимаете?
Шар в груди лопается, статуи темнеют и, превратившись в пыль, осыпаются со своих пьедесталов. Гиацинтов стоит на берегу реки с черными водами, и рядом – кто-то невидимый с ласковым голосом:
– Ну пойдем… пойдем туда… Там хорошо… спокойно… покойно…
– Не хочу, – твердо отвечает Владимир и отворачивается.
Откуда-то сверху на него мягко обрушивается хорал… И молодой офицер уплывает на волнах музыки. Все выше и выше… все выше и выше…
Туман, камыши… Берег озера. Из воды выходит Жаровкин. Он мертвый, но совсем как живой.
– Так ты запомни, – говорит он строго, – камин… камин, а не дорога… Ты должен их найти… Должен! Это очень важно… Все зависит только от тебя, никто другой не сможет… Этот предатель… он опасен… Видишь, я недооценил его – и…
Он раскрывает сюртук и показывает след от раны на груди. Затем выражение его лица меняется.
– Ты понял… ты нашел… Я этого не забуду… А теперь иди! Иди же!
Тоска, тоска, тоска… И Жаровкин куда-то делся, а вместо него над Владимиром склоняется усатое встревоженное лицо Балабухи.
– Предатель… – напоминает ему Владимир шепотом.
Артиллерист, кажется, озадачен. Нет, он искренне обижен…
За окном – дерево с золотящейся листвой. Неужели осень?
Нет, это ему кажется. Листву пронизывают солнечные лучи, и оттого она отливает золотом. Ветер словно заигрывает с листьями, и они кокетливо трепещут, поворачиваются в разные стороны.
Хлопает дверь. Мелкие семенящие шажки.
– Не очнулся?
– Нет.
– Но он ведь не умрет? Антон, он ведь не умрет?
– Доктора сделали все, что могли. Теперь надо ждать.
Пауза. Затем:
– А-а… Ы-ы-ы!
Стук. Бац, бац, бац!
– Ну ты что, Август… – гудит голос артиллериста. – Опомнись! Перестань о стенку башкой стучать, она тебе еще понадобится…
– Думаешь? – недоверчиво спрашивает Август и, сделав неловкое движение, локтем сбивает на пол здоровенный чугунный подсвечник, который падает с диким грохотом. Артиллерист подскакивает на месте.