— А что у тебя за конфликт с Семеновым?
— С чего вы взяли? Никакого конфликта. Все нормально.
— Честно?
— Ну! — честно глядя в глаза преподавателя, ответил Оленин.
Максимыч неожиданно привлек Митю к себе, поцеловал в лоб, произнес:
— Ты молодцом! Не ноешь, не куксишься!
Митька прижался к нему, как щенок, едва сдерживая слезы благодарности и любви.
Полог палатки отодвинулся, в проеме возникла голова Гоши Юркова. Увидев Митю, Юрков остолбенел. Глаза в длинных ресницах выражали полнейшую растерянность. Митя отпрянул.
— Обувайся, Митя, — спокойно проговорил Максимыч. — Гоша, что у тебя?
— Я... У меня... Там ужинать зовут.
— Прекрасно! Иду. Вылезай, Гоша! — неожиданно раздраженно прикрикнул он. — Мне же не пройти!
Голова Юркова исчезла.
— Митя, обувайся и подходи! — через плечо бросил учитель и покинул палатку.
Еще через час отогретые пылающим костром, разморенные после неприхотливого, но сытного ужина ребята жмурились, глядя на потрескивающие поленья. Митя Оленин, перебирая струны гитары, тихонько напевал хрипловатым, ломающимся голосом:
— Откроем музыке сердца, устроим праздники из буден, своих мучителей забудем, свой путь пройдемте до конца...
Ребята тихо переговаривались, некоторые уже дремали. Юрий Максимович слушал, не сводя с Мити блестевших влагой глаз.
Леша Семенов насмешливо и злобно поглядывал то на учителя, то на Оленина.
— Дым-то какой, прямо до слез пробирает, — сказал Максимыч, поймав на себе его взгляд.
Он резко поднялся, чуть потянулся, сделал знак Мите. Тот оборвал песню.
— Все, ребята, на горшок и спать! Подъем в семь утра. Семенов, распредели дежурных по огню. Ну, встали в кружок, гасим костер!
Угасающий уже огонь с шипением исчез под грудой угольков.
Ребята забирались в армейскую палатку, посередине которой стояла буржуйка. Возле нее лежала охапка дров.
— Значит, так, — по-деловому начал Семенов. — Дежурный следит, чтобы огонь не погас. Дрова кидайте понемногу, чтобы до утра хватило. Дежурим по двое. Каждые два часа пересменок. Первый — я и Голубев. Дальше...
Мите досталось самое тяжелое время: с четырех утра, когда сильнее всего хочется спать. В шесть — пересменок, в семь — подъем. Самый разорванный сон. «Это он нарочно мне такое время выбрал, — думал Митя, раскладывая спальник. — Ждет, что я жаловаться побегу... Врешь, не дождешься!»
— А где Гошка? — спросил кто-то из ребят.
— Он в палатке Максимыча ночует.
— Максимыч же объяснял, что одному в палатке нельзя ночевать, мало ли что... Лес все-таки. Одному спать нельзя...