На носилках лежал лейб-гренадер с обескровленным, желтым, покрытым темными пятнышками лицом. Он все время выбрасывал отдельные слова из почерневшего рта. Бенкендорф склонился над ним.
— Ну что, барин, доволен? — услышал он и выпрямился.
Нет, он не был доволен. Чем тут быть довольным?! Политическое существование империи впервые с такой очевидностью поставлено под вопрос. Куда пойдет Россия? Что ее ждет в туманной дали? Но если бы его замечательный проект, поданный императору Александру после возвращения из Парижа, приняли, то сего происшествия просто не случилось. Любопытно, что сейчас поделывает Серж Волконский? Наверняка примешан к заговору так же, как и Михайло Орлов. Не может быть, чтоб иначе.
Бенкендорф сбежал со ступенек кадетского корпуса, сел на лошадь и в сопровождении конвоя из конногвардейцев отправился в Зимний, чтобы лично доложить императору о том, что увидел и слышал на Васильевском острове, который постепенно стал в тяжелые для Петербурга дни его своеобразной вотчиной.
На Сенатской было светло как днем. Костры освещали золотой памятник Великому преобразователю, который медленно и неостановимо плыл в пространстве с простертой вперед дланью. Это движение в неподвижность и есть Россия, мелькнуло у Бенкендорфа. И он с каким-то странным и зловещим чувством подъема поскакал к Зимнему, не страшась, что лошадь поскользнется.
Вечером 16 декабря Бенкендорф узнал, что император в числе других остановил выбор и на нем, когда составлял комиссию для расследования происшедших на Сенатской событий и всего, что с ними может быть связано. Фамилии главных заговорщиков стали достаточно быстро известны, и у Бенкендорфа не оставалось сомнения, что дело так просто не обойдется и что возмущение даст еще знать о себе.
Император перешел жить в Эрмитаж и допрашивал свозимых отовсюду мятежников в Итальянской большой зале. У печки стояло кресло и поодаль стол, за которым сидел генерал-адъютант Левашов и собственноручно записывал первые сбивчивые и взволнованные показания. В один из промежутков, когда арестованных выводили вниз, чтобы доставить в крепость, а свежих еще не было, Бенкендорф и повидал императора. Тот за последние дни как-то спал с лица. Бенкендорф, видя это, хотел было его подбодрить:
— Я не думаю, ваше величество, что известие о бунте в Петербурге, преувеличенное злоумышленностыо, послужит знаком к подобным же сценам в другой столице и в местах расквартирования армейских полков. Волнения передаются больше от незнания обстоятельств, и народ, собираясь в толпы, любопытствует, а при правильном осведомлении проявляет равнодушие к мятежникам и возвращается к своим занятиям.