Увы! Окаянному зверю все ловушки были нипочем. Он чуял их, как–то угадывал, проделывал новую дыру в кустах с зиявшим поблизости старым ходом и прыгал среди колючей ежевики и терновника, не оставляя на них ни клочка шерсти. По ветру он определял, в какой стороне находится дед, и всегда оказывался чуть дальше того места, до которого могла долететь пуля. От этого можно было сойти с ума.
Прошло два месяца, деньги, вырученные от продажи часов, кончились, а заяц все еще был жив.
Дети оставались без рагу, а бабушка — без муфты.
Папаша Палан тоже не умер, если только существование, которое он вел, можно было назвать жизнью.
Он не знал покоя ни днем, ни ночью, пожелтел и сморщился, как старый лимон. Похожая на пергамент кожа, казалось, пристала к костям. Однако что–то нечеловеческое поддерживало его, и свидетельством тому была почти каждодневная фантастическая охота, требовавшая от него крепости и силы.
Прошло еще два месяца, в течение которых семья жила долгами да заемами. Наконец в одно прекрасное утро к несчастному семейству нагрянули оценщики.
— О! — говорил дедушка. — Все это было бы ничего, если бы я только мог схватить этого чертова зайца!
Дед снял жалкую хижину на окраине города.
Закинул ружье за плечо — будто шел на охоту, — взял детей за руки, свистнул собак, кивнул жене, чтобы она следовала за ним, и покинул свой бывший дом, ни разу не оглянувшись.
Бабушка, рыдая, шла следом. Ей было нелегко оставить родной кров, в котором появились на свет ее бедные ребятишки. Здесь она так долго была счастлива. Ей казалось, что жизнь разбита.
Когда они вошли в нищенский домишко, в котором теперь должны были жить, она решилась обратиться к мужу: сложив руки, упала перед ним на колени и умоляла не отрицать очевидного, признать карающую длань Божью, дать отдых своей неспокойной совести, пойти к исповеднику, отвести, наконец, от себя всеми средствами, которые могла предоставить ему Церковь, дьявола, чьей жертвой он, похоже, стал.
Дедушка, характер которого в несчастье только ожесточился, довольно резко прервал ее и указал на ружье:
— Пусть этот прохвост приблизится ко мне хотя бы на сорок шагов, и мне больше не понадобится отпущение грехов.
Увы! С тех пор дедушке больше десяти раз предоставлялся случай выстрелить в зайца и с сорока, и с тридцати, и даже с двадцати шагов, и каждый раз он промахивался.
Между тем наступила осень. Приближалась годовщина страшного случая, который перевернул всю дедушкину жизнь. Это было, как мы помним, третьего ноября. Второго дедушка стал строить новые козни своему преследователю. Было семь часов вечера. Он сидел у слабого торфяного огня. Тут же пыталась согреться бабушка с детьми на руках.