Она думает, что как-то неправильно до сих пор его слушала. Совсем неправильно. Оказывается, преамбула о том, кто виноват и как ничего не случится, это был смысловой блок, а не формула, которую можно не принимать в обработку. Это было послание, которое нужно было взять и отталкиваться от него. Кажется, у мистера Грина вообще много блоков и почти нет цементирующих формул вежливости и прочих растворов, которые по недомыслию называют «водой». Одни булыжники. Вот же номер.
Потом думает — а сделала бы я это наперекор, только для ИванПетровича? Или для своего выпуска? То же, но убрать мистера Грина, или положить на весы его прямое противодействие? Если наперекор… почему-то «да» еще получается, ожесточенное такое «да». А если ему вообще все равно — хочешь, копай, не хочешь — не копай, вот тут образуется полное «нет» и даже «еще чего!». Очень странная, стыдная и ускользающая мысль.
— Вы сейчас ничего не решайте. И даже машинку анализа не запускайте. С собой работать вообще сложно, а под стрессом так и просто нельзя. Сделайте сброс и отдыхайте. Если бы вас учили плавать и научили неграмотно, неэкономно — вы бы очень переживали? Ну вот и тут то же самое. Это всего лишь неправильная привычка. Она бы у вас за годы работы и своим ходом рассосалась при некотором везении, лет за десять-пятнадцать — но вас жалко и времени жалко, и безответственно это. Группа пока за вами. Если за неделю ничего не случится — передадим дело вместе с материалами стационарным структурам Совета. У меня все.
— Спасибо.
Она поднимается и думает, что последует совету. Сейчас я выйду, дойду домой, приду и упаду, даже не умывшись, и проснусь к полудню, и только тогда, не раньше, позавтракав, сяду изучать, что где произошло. С отвлечением на кинематограф, мир моды, новости литературы и начавшийся чемпионат по горным лыжам.
И потихоньку буду думать.
* * *
Когда справа раздается негромкий гудок, Дьердь Левинсон поворачивается к экрану, всем корпусом, как привык. На преподавательскую работу можно попасть по-разному, и один из традиционных способов ведет через госпиталь. На кафедре оказывается то, что не сошло для катафалка. Впрочем, катафалк непривередлив и терпелив и часто берет свое — не прижившись на «работе второго сорта», люди сами находят, от чего бы им умереть. Левинсон не относился к их числу. Он был любопытен. И сейчас его задержало в кабинете именно любопытство. Был во всех нынешних играх один интересный момент. Один фактор, который стороны будто договорились сбросить со счета. А потом кое-кто нарушил договор. Сначала почта, потом проникновение на территорию, а сейчас гаснут, гаснут, гаснут маячки, камер и аппаратов прослушивания на втором этаже студклуба, где по расписанию должны репетировать более чем уместного «Короля Лира»… В альбийском «акционер» и «заинтересованное лицо» — это одно слово. Вряд ли полковник Моран считает студентов своими со-пайщиками, «товарищами», если на здешнем диалекте. Ну что ж… по информационной защите студсовет заработал твердый неуд. Четыре живых «наблюдателя». Два — его собственных, один Шварца и один — неизвестного происхождения. Ну вот этот мы сами удавим от греха… и посмотрим, что мрамор собирается сказать Пигмалиону.