Перед Семеном стояла уже не смиренная инокиня-скитница, а разгневанная боярская вдова. Глаза ее засверкали.
– Богат ты, это верно. В своем крае сумел возвеличиться. К царю в милость по золотой лестнице вышагал. Все это верно. Но помышлять об Аннушке не смей. Не для тебя ее растила. Не для твоих рук ее красота, найдется ей супруг достойнее тебя.
– Пошто так молвите? Аннушка сама мне согласие дала. Я ее к тому не принуждал. Хочет она со мной под венец. Благословения твоего ждет.
– Ступай немедля с глаз моих прочь. Не слыхала твоих слов дерзновенных! Кто не в свои сани садится, тому можно и головы не сносить.
Монахиня подошла к двери скита. Открыла ее, но задержалась на пороге. Обернулась к Семену, и увидел он, что из ее глаз исчезла колючая недоброта. Заливали их слезы.
– Стой, Семен Строганов! Думаешь, гордыня боярская во мне кипит и против тебя, мужика богатого, восстает? Так знай же: рождение Аннушки – тайна. Не бабья, грешная, а великая тайна, от коей судьбы людские зависят, среди них и собственная ее судьба. Голову свою под царский удар поставишь, ежели за Аннушкой потянешься.
– Ничьих ударов я, мать Алевтина, не страшусь и ни перед кем не отступлю. Тайну твою я ведаю. Благословения прошу.
Монахиня, стоя на пороге, подняла руки, словно защищаясь от удара. Проговорила медленно и глухо:
– Ну коли и тут на силу надеешься – исполать тебе! Сама я из мира ушла, от всех от вас навек! Аннушка тайны сей не ведает и ведать не должна. Сам ее храни, как я хранила. Если верно, что Анна тебе сердце свое отдала, – что ж, знать, так уж господу угодно! Честь боярская в Анне не слабее, чем во мне была. Сказываешь, согласна она?
– Согласна. Благослови и ты, мать!
– Встань на колени.
Монахиня трижды осенила его крестом. Поцеловала склоненную голову.
– Береги душу Аннушки.
Строганов поднялся, поклонился низко, простился и, не оборачиваясь, зашагал по тропе мимо заводи.
Монахиня скоро потеряла его из виду. Она все еще стояла у своего порога и думала вслух:
– И этот коршун! Потому от других коршунов Аннушку защитить не побоится.