Половой махнул ладонью, не прикасаясь к столешнице. Цацки исчезли.
Парням стало понятно, почему холуй так себя вёл: хари вокруг мелькали откровенно каторжные. Казалось опасным поднимать глаза и смотреть на эту публику — того и гляди зарежут. Только Филипп чувствовал себя на своём месте, ибо происходил из деревни сволочей, что заламывают несусветные цены за перетаскивание через перевалок ладей купеческих, а, получив плату, тут же идут пропивать, порождая драки, смертоубийства и сволочных детей, становящихся бардами. Чтобы скрыть робость Жёлудь придвинул случившийся под рукою листок, украшенный пышным вензелем в виде строенной буквы «В». «Вестник Вышнего Волочка» сообщал жителям разные разности:
«Нечисть завелась на старой поварне.
Мимо старой поварни, что на Льнозаводе, бабы и девки боятся ходить по вечерам. Раздаются там нечистые голоса, а по ночам блуждают синеватые огоньки.
Там, куда не доходят руки и доброе слово, разом заводится нечисть»,
— успел прочесть Жёлудь.
— На чё ты там зыришь? — сунулся Лузга. — А… боевой листок. Пишут умельцы всякую шнягу, не бери в голову, паря…
— Бери в рот, — мгновенно закончил бард.
— По себе о людях судишь, Филя, — заметил Лузга. — Ты хрен съешь и два высерешь.
— А тебя мама с детства учила: не пей, не кури, ходи на айкидо, вот ты таким и вырос.
— За такую выходку твоё штрафное очко может быть передано в распоряжение зрительного зала, а это для мужчины хуже нет.
— Ладно, давай признаем, что вышла дружеская ничья, — сдался Филипп.
— Игра была ровна, играли два овна, — согласился оружейный мастер.
— Воистину, бог дал попа, а чёрт барда, — пояснил Альберт Калужский ошалевшим от кабацкого дискурса парням. — Это ещё что. Вот когда сходятся на пиру подвыпившие барды, до утра бывает затягивается их поединок.
— В конце убивают друг друга? — попробовал угадать Михан.
— Кто повторится, тот и проиграл.
— А что проигрывает?
— Честь, — холодно прояснил Лузга.
— Каждый артист и каждый инквизитор хочет признания, — сказал Филипп. — А честь… Что честь?
Он расчехлил гусли красивого янтарного дерева, любовно уложил на колени, настроил лады.
— Песня называется «Мужик с топором», — объявил бард и затянул красивым баритоном:
Выхожу я снова на дорогу
В полинялом старом кимане.
Жду возок, в лаптях на босу ногу,
С топором в накачанной руке.
Тишина, пуста везде дорога,
Лишь цикада песнь поёт в траве.
Ночь темна, пустыня внемлет Богу,
Донося исправно обо мне.
И когда архангелы под руки
Отведут меня на Страшный суд,
Снисхождения просить не буду,
Претерплю в аду всё, что дадут.
Песня кончилась. Отзвенел последний аккорд. Зачарованный исполнением Михан не сразу обнаружил, что в кабаке повисла тишина. Каторжные хари обратились к певцу, но взгляды были не страшные, скорее, умильные.