«А теперь прочти молитву, которую произносит еврей перед смертью».
Я скороговоркой забубнил «Шма, Исраэль». В моем исполнении эта молитва тоже напоминала пародию. Пожалуй, даже еще больше, чем прочитанный перед этим «Кадиш».
«Маме, наверное, смешно», — вдруг подумал я. И прервался, не договорив «Шма, Исраэль» до конца.
«Больше не хочу», — сказал я, повернувшись в его сторону.
Он плакал. Лицо его оставалось бесстрастным, но из глаз лились обильные слезы, как будто у него внутри открыли водопроводный кран. Он вытащил из брючного кармана платок и вытер лицо.
Дверь открылась, и кто-то втолкнул в комнату Мартхен. Выглядела она слегка растрепанной, лицо приобрело какой-то желтоватый оттенок, но, похоже, русские не сделали ей ничего плохого. Мать тотчас же подбежала к Мартхен, усадила ее на диван и села рядом.
«Он ничего тебе не сделал?» — спросила Мартхен.
Мать отрицательно покачала головой. Я демонстративно сел рядом с Мартхен. Рядком, как куры на насесте, сидели мы на диване и смотрели на сидящего перед нами мужчину, который так же внимательно разглядывал нас.
«Ты коммунистка?» — обратился он к Мартхен.
«Нет».
Он снова посмотрел на меня.
«Ее сестра и муж сестры — коммунисты», — сказал я.
«Где муж твоей сестры?»
«В концлагере», — ответила Мартхен.
Она отвечала коротко и даже чуть резковато. Русский же, напротив, старался быть вежливым.
«В каком концлагере?»
«Маутхаузен. В Австрии».
«Это далеко отсюда».
«В последнее время всех политических отправляют туда».
«А твоя сестра?»
«Она умерла».
Он снова бросил на меня короткий взгляд.
«Она умерла в концлагере Равенсбрюк от воспаления легких», — объяснил я.
Русский подтянул свой стул поближе к дивану. «Но муж твоей сестры был коммунистом?»
«Он и сейчас коммунист».
«Хорошо, и твоя сестра тоже была коммунисткой?»
Я видел, что силы Мартхен на исходе. Еще несколько подобных вопросов, и она окончательно потеряет самообладание. Русский, видимо, тоже заметил ее состояние.
Он встал и перегнулся через стол.
«Тебя зовут Мартхен?» Он внезапно заговорил с ясно слышимым еврейским акцентом.
«Мартхен, мы сейчас выпьем за наше примирение».
В комнату вошли два солдата и поставили на стол две полных бутылки. Из кухни они принесли большие кофейные чашки.
«У нас есть рюмки», — сказала Мартхен. Она с удивлением смотрела на русских.
Не обратив внимания на заявление Мартхен, они наполнили чашки до краев.
Офицер встал, подняв свою чашку.
«Выпьем за мир и за победу над Гитлером».
Нам тоже пришлось встать. Моя чашка осталась стоять на столе. Один из солдат сунул ее мне в руки.
«Ты прочел „Кадиш“ в память о своем отце, выпей теперь за упокой его души и за победу над Гитлером. Повтори за мной: „Да живем мы вечно!“»