«Да живем мы вечно!» — повторил я.
«А теперь пей!»
«Мне станет плохо».
«Ты уже мужчина. Пей!»
Я увидел, как русские поднесли свои чашки ко рту и залпом выпили их содержимое. Мартхен с окаменевшим лицом тоже сделала глоток. Мать смотрела на меня полными испуга глазами.
«Однажды мне пришлось выпить целый стакан касторки. И с этим я тоже обязательно справлюсь!» — подумал я. Зажмурившись, я отхлебнул из чашки.
Когда я проснулся, то увидел, что лежу в спальне Мартхен на ее кровати.
На краешке кровати сидела Мартхен.
«Они выставили возле нашего дома охрану. Этот офицер — из Ленинграда. А уж пьет он! Прямо бездонная бочка! И как ты думаешь, что делает твоя мама? Пьет вместе с ним!»
«А почему я лежу здесь?»
«Ты выпил всю чашку до конца. И сразу отключился, упал, как подкошенный».
Она похлопала меня по руке.
«Ты вел себя молодцом».
«А что мне оставалось делать? Видит Бог, мне это совсем не понравилось».
«И все же хорошо, что ты выпил. Русские очень обижаются, если кто-то отказывается выпить с ними».
«Да это было мне совсем нетрудно. Я просто очень устал».
«Не обманывай меня. Я тебя добрых полчаса над унитазом держала!».
«А где мама?»
«В гостиной с русским».
«Что она там делает?»
«Пьет».
Мать, конечно, выпила совсем немного. А ковер под столом вонял спиртным еще долго, пока мы не отдали его в чистку. И сам я даже спустя много времени не переносил запаха алкоголя.
Этому русскому офицеру я обязан своим отвращением к спиртным напиткам.
Звали его Василий Яковлевич Тункельшварц. Он был пианистом. Однажды он приволок откуда-то пианино и по вечерам устраивал для нас концерты.
Он был потрясающим пианистом. Больше всего мне нравилось, когда он играл Баха или Генделя или исполнял на пианино пьесы для клавесина.
«Как этот народ мог иметь столько прекрасных композиторов?» — каждый раз говорил он.
Тункельшварц имел звание капитана и поэтому мог многое себе позволить.
Пять лет он оставался гарнизонным офицером, но в ходе постоянных чисток внутри армии был отозван в Советский Союз. И хотя мы обменялись адресами, я больше о нем никогда не слышал.
В апреле 45-го он был комендантом Каульсдорфа и освободил наш дом от всяких посягательств.
Фронт все ближе подступал к центру города. Однако тогда нас это не слишком беспокоило, хотя его приближение мы ощущали.
Василий снабжал нас русским черным хлебом и в большом количестве луком.
Мне становилось плохо уже от одного вида этих продуктов.
Когда русские стали поставлять продукты питания в первые магазины и возле них выстраивались длинные очереди, мать могла проходить в эти магазины сразу, не выстаивая часами в этих очередях. А охрану возле нашего дома не снимали вплоть до капитуляции.