Он кивнул Лоне, и та сразу скрылась в вестибюле метро. А мы свернули на Бранденбургишестрассе. У меня было впечатление — мать все больше теряла самоконтроль. Казалось, все стало ей абсолютно безразлично — лишь бы только добраться, наконец, куда-нибудь. Мы шли и шли. Хотце пытался развеселить нас.
«Коротышка» (так назвал он меня с самого начала), — «если ты устал, садись на багажник, а я повезу. То же самое я могу предложить твоей маме».
«А вы?»
«Я вообще не устаю. Однажды я прошагал в строю двадцать четыре часа. Без перерыва».
Я вопросительно посмотрел на него.
«В концлагере», — весело сказал Хотце. — «Там никакого выбора не было. Не сможешь идти — получишь пулю».
«Вы были в концлагере?» Мать с изумлением взглянула на Хотце.
«Да».
«В каком?»
«В Бухенвальде».
«А почему?»
«Против меня никаких улик не было, но все же держали меня там два с половиной года. Как уголовника».
Он засмеялся. Какое-то время мы шли молча. Только теперь я заметил, как страшно разрушен город. Расчищались лишь основные пути проезда транспорта.
Боковые улицы во многих местах были непроходимыми. Они были сплошь покрыты грудами обломков и мусора. Пожарники искали в руинах выживших, пытаясь проникнуть в засыпанные щебнем подвалы. Повсюду пахло гарью. Среди руин еще тлели балки домовых перекрытий. Время от времени откуда-нибудь вырывались отдельные языки пламени.
«Да, наделала здесь дел эта война», — сказал Хотце. — «Многие солдаты, приехавшие домой на побывку, прерывают свой отпуск и возвращаются в часть. Это вполне можно понять».
«Но ведь там погибают сотни тысяч!» — возразила мать.
«Здесь тоже», — проворчал Хотце.
Мать внимательно посмотрела на него.
«На фронте гибнут не только немцы».
«Да, не только немцы. Вы правы. Я даже уверен, что до сих пор погибало больше русских, чем немцев», — согласился он. — «Но иногда положение меняется», — добавил Хотце.
Через какое-то время мы дошли до Ноллендорфплац и теперь брели вдоль городской надземки. Я шел, механически переставляя ноги. Любая пешеходная прогулка до сих пор тяжела для меня — каждый раз я должен себя заставлять.
Ехать на велосипеде, плавать — только не идти пешком. Однако на багажник я не хотел ни в коем случае. Хотце все чаще поглядывал в мою сторону, как будто хотел спросить: «Ну как, еще не надумал? Давай, смелее!»
В конце концов я не выдержал. И от Бюловштрассе ехал на багажнике. Прошло еще довольно много времени. Наконец мы дошли до Губенерштрассе и остановились перед каким-то замызганным подъездом. На стене висела табличка с фамилиями жильцов.
«Это здесь, второй этаж налево», сказал Хотце, найдя на табличке нужную фамилию.