Она боится этого молчаливого мужчины. Ночью она просыпается, он спит рядом, — а ей кажется, что ее бросили на пустынном берегу.
— Обними меня!
Все равно ее охватывает нежность… Но слишком много в нем неведомого: его сны за высоким лбом, его жизнь, притаившаяся в сильном теле… Лежа у него на груди, она чувствует, как эта грудь подымается и опадает, словно морская волна, — и ей страшно, как если плыть над пучиной. Прижав ухо, она слышит резкий стук сердца — не то работает мотор, не то кирка в щепу разносит старый дом, — теперь на нее нахлынуло ощущение стремительного, неудержимого бегства. Она что-то говорит, хочет его разбудить, — молчание. Она считает секунды до его ответа — как от молнии до грома: раз… два… три… Гроза еще далеко, за полями. Он закрывает глаза — она пытается поднять его тяжелую, точно у мертвеца, голову — словно булыжник, обеими руками.
— Милый, что за тоска…
Таинственный спутник.
Безгласные, вытянувшись бок о бок, он и она. И жизнь, как река, стремит сквозь них свое головокружительное бегство. Тело — пирога, брошенная на волю потока…
— Который час?
Вот и приехали. Странное путешествие.
— Милый!
Она прижимается к нему — голова запрокинута, волосы спутаны, словно только что вынырнула. Такой, с прилипшими ко лбу прядями и помятым лицом, выходит женщина из сна или любовной игры — будто из пучины вод.
— Который час?
Ах, к чему это? Часы пролетают, как захолустные полустанки, — полночь, час, два, — их навсегда отбрасывает назад. И что-то неудержимое ускользает сквозь пальцы. Стареть — это совсем не трудно.
— Представляю — ты уже седой, а я — твоя смиренная подруга…
Стареть совсем не трудно.
Но как трудна вот эта минута — червоточина в ней снова чуточку отдаляет приход последнего покоя.
— Расскажи мне об этих твоих краях.
— Знаешь, там…
Бернис понимает, что ничего не выйдет. Города, моря, родные страны — всюду одно и то же. Лишь мимолетный образ порой — угадываешь, не постигая; но его и не передать.
Он проводит ладонью по животу этой женщины: здесь плоть так беззащитна. Женщина, самое обнаженное из всех живых существ, и светится самым нежным светом. Он думает об этой жизни, о таинственной силе, которая животворит это тело, согревает его, не хуже солнца, внутренним теплом. Бернис не сказал бы, что она нежна или красива: она — теплая. Теплая, как зверек. Живая. И в ее теле неустанно бьется сердце — источник жизни, такой непохожей на его жизнь.