— Нет! — крикнула Лелька и тоже спрыгнула с повозки. — Нет, вы не смеете!
— Без адвокатов, и весь разговор, — не глядя на нее, глухо сказал Антон и, не ожидая команды, заложив руки за спину, медленно шагнул в пшеницу.
И тут он увидел, что пшеница горит. Видимо, немцы, стреляя, подожгли ее трассирующими пулями. Сразу же от поворота дороги, опоясывавшей поле, надвигался огонь. Он то горячей дымной волной наваливался на стену уже переспелой пшеницы, то, обессиленный, скатывался и пригибался к земле, чтобы тут же с еще большей жадностью наброситься на сухие, прокаленные солнцем стебли. Пшеница горела искристо, весело, и от того, что она горела так весело, Антон еще тверже пошел навстречу огню.
— Гордый русский солдат, — произнес низкорослый приземистый Вилли и тяжело шагнул вслед за Антоном.
— И смелая русская девочка, — любуясь Лелькой, добавил Генрих.
Все одобрительно засмеялись, видимо, Генрих был старшим. Антон шел не торопясь, не раздвигая руками колосья, и они прижимались к нему, точно не хотели пускать дальше, просили остановиться. Позади него узкой бороздой темнел след — изломанные стебли, сквозь которые коричневатой сухой змейкой проступала земля. И Вилли шел прямо по этому следу, не сворачивая, будто пшеничное поле и справа, и слева заминировано и каждый шаг в сторону смертельно опасен.
— Стой! — наконец лениво скомандовал Вилли.
Антон замер.
— Повернись ко мне лицом, — проворчал Вилли. — Я не могу стрелять в спину!
Антон продолжал стоять, подняв голову прямо к солнцу. Оно было очень жарким, но Антон подставил ему лицо. Для него в те минуты не было ничего дороже и роднее, чем это раскаленное и веселое полуденное солнце.
— Эй ты, недоносок, — разозлился Вилли. — Повернись. — Антон не двинулся с места.
— Скажи ему, Генрих! — прорычал Вилли.
— Гордые падают лицом к врагу! — с пафосом воскликнул Генрих почти на чистом русском языке.
С трудом оторвав лицо от солнца, Антон неловко, чуть качнувшись, повернулся к нему. Глаза его все так же были устремлены высоко в небо. И все же он заметил, как от ствола маленького, похожего на игрушечный, пистолета отскочил и мгновенно исчез солнечный зайчик.
— Можешь не переводить, гад, — сказал Антон. — Разбираемся.
— О! — сказал Генрих. — Он понимает немецкий!
— Пусть разговаривает на том свете! — осклабился Вилли.
Было очень душно: к жаре добавились струи раскаленного воздуха, которые приносил сюда ветер от массива горевшей пшеницы.
— Антон! — закричала Лелька.
Крик был пронзительный, гневный, умоляющий, но Антон даже не взглянул на нее.
Он не расслышал выстрела. Не почувствовал того мгновения, в которое упал. Не видел, как над ним, взволнованно шурша, сомкнулись колосья. И конечно же, не знал, что произошло с Лелькой. Впрочем, догадаться не трудно…