В дрожащем свете фонаря лицо девушки казалось бледным, утомленным и равнодушным. Только глаза, заметив Илью, обрадовались ему и улыбнулись.
Пилипенко поздоровался:
— Добрый вечер, Наташа!
— Добрый вечер!
Чтобы не разрыдаться, девушка трудно улыбнулась, вздохнула, откинула назад косы.
Обращаясь к ней на «вы», Илья вежливо поинтересовался:
— Вас не зацепило? Сюда, кажется, здорово шарахнуло.
Она внезапно подумала, что ее могло убить. Не было бы этой встречи, этого волнующего ожидания. А вдруг завтра что-нибудь случится? Она невольно потянулась к нему. Он погасил фонарь, положил автомат и присел с ней рядом.
Ночь стояла необъятная, насыщенная тяжелым дыханием войны. Со станции звучно доносился шум и лязг движения. Изредка гремели взрывы. Безмятежные звезды холодно смотрели с высоты на побитую обезумевшую землю.
Илья обнял девушку за плечи, тихо и настойчиво спросил:
— Ждала?
— Ждала. Я с ума схожу, Илюша. Сама не знаю отчего…
От необычного волнения Илья потерял слова. Он закрыл ей рот поцелуем. Она схватила его голову обеими руками, прижала к своей груди, целовала в губы горячо и неумело, но когда почувствовала на груди его грубую ладонь, отпрянула.
— Зачем ты? Не смей прикасаться…
Листравой проходил мимо крылечка к себе в подвал и случайно услышал приглушенные плачем слова. Он узнал голос Наташи и о втором человеке догадался легко.
Когда под утро Пилипенко, крадучись, прошел в подвал, машинист молча вывел его за дверь, хрипловато сказал:
— Война, Илюша, не все спишет…
Илья старался освободить свою руку, делая вид, что не знает, о чем идет речь. Тогда Александр Федорович прикрикнул строже:
— Знаешь! Не бреши. Запомни, будь ласков, мои советы. Война спишет заводы, спишет хлеб, спишет, черт возьми, и жизнь многих. А пятно на совести живых? Никогда не смоют его годы. Засядет вина в мозгу и будет покалывать, как бродячий осколок. Извлечь нельзя. Он не угрожает жизни, но и покоя не дает. Покалывает! Так и до гроба. Понял?
Илья признательно взял жесткую руку машиниста, и тот смягчился, заговорил спокойнее:
— Насчет Наташи я. Если у тебя совесть есть, не трогай девку. Будь человеком. Вот!
— Мы до победы дождемся, дядя Саша, — совсем по-детски признался Илья. — Мы потом поженимся.
— Ну-ну, смотри! Не дай бог, если узнаю что…
И так же, как тогда, в первый день на Единице,
он поднес Илье под нос большой кулак:
— Чуешь, чем пахнет?
Потом они сели рядом, локоть к локтю.
На востоке синело небо. Вставало солнце. На ближнем дереве пискнула ранняя птица. И вновь замолкла надолго.
— Вот, бывало, так сидим мы с Машей, — задушевно говорил Александр Федорович, обнимая Илью за плечи. — Зорька загорится. Первый луч в глаза глянет. А мы сидим и молчим. Потом посмотрим друг на друга… Эх, и сейчас сердце холодеет… Зорьки, зорьки мои весенние…