И в последующие дни натиск врага на Единицу не ослабевал. Фашисты пытались смести все живое с лица земли, подавить, устрашить, измотать. Люди спали два-три часа и принимались за дело: засыпали воронки, ремонтировали путь, убегали в подземелья, когда снаряды сыпались особенно густо. С риском для жизни пропускали поезда к фронту. Редкие-редкие часы стальные нитки рельсов можно было видеть разорванными, не готовыми к работе.
На восстановлении трудились все командиры и рядовые. Чувство опасности и ненависти к врагу сближало людей. Устоять — стало делом чести каждого. Краснов и Листравой таскали в носилках землю. Не желая уступать друг другу, работали сноровисто и хватко. Каждый из них ждал момента, когда «противник» запросит передышки. Уходили на основную свою работу, а возвращаясь, опять становились рядом. Неожиданно для них самих прежняя вражда притуплялась. Демьян Митрофанович за эти дни привык видеть впереди себя Листравого. Чести ходить впереди носилок старый машинист не уступал, и Краснов без спора отдал ему это право. За широкой спиной Листравого чувствовал себя спокойней и уверенней.
Краснова мучила нога. Он храбрился, но ходить становилось тяжелее и тяжелее. Прихрамывая, Краснов часто задерживался.
— Что у вас?
— Мозоль, провалиться ей в тартарары. — Краснов спохватился и сварливо добавил — Но вас это не касается.
— Касается. Кому нужен инвалид?
Демьян Митрофанович сел на камень, разулся.
— Гляну только. — Александр Федорович стал на колени, бесцеремонно поднял ногу Краснова и начал, покачивая головой, осторожно поворачивать. Мозоль кровоточила.
— Дела-а! Запустили здорово. Мыть чаще надо, друг, ноги-то… — добродушно ворчал Листравой, и его голубые глаза светились состраданием. Пышные усы серебрились в солнечных лучах. — И портянки правильно наматывать. Пойдемте-ка к воронке.
Краснов послушно оперся на плечо Листравого и допрыгал до ямки с водой. Боль в ноге была на-
столько нестерпима, что эта помощь опытного человека казалась ему верхом блаженства. Благодарность подавила прежние обиды.
Они сели. Александр Федорович сам обмыл язву, вынул из кармана чистую байковую тряпку, служившую носовым платком. Потом поискал в развалинах широкий лист подорожника.
Краснов почувствовал приятный холод листа. Машинист заботливо перевязывал ногу. Его толстые, огрубелые пальцы бережно касались воспаленного места. И непобедимое умиление охватило Демьяна Митрофановича. Он вдруг, как ему показалось, обрел родного брата в человеке, которого недавно ненавидел. «Чего мы не поделили? Какого черта вздорили?»— думал он со слезами на глазах. Как всякий нервный человек, Краснов расчувствовался до клекота в гортани: