— Ты уж извини, друг, за старое…
Машинист обрадовался и тоже растрогался, без прежнего презрения ответил:
— Фронт большой, а мы с тобой что значим? Мошки. Так стоит ли враждовать? Вот я ненавижу фрицев. Это да! Враги они, вот! Понимаешь, Демьян, письмо недавно получил. Юрию моему ногу отхватило…
— У всех горе, Александр. До Эльбруса немца допустили. Куда больше горе?
Помолчали.
— А тебе что пишут?
— Сын в Даурии, шофером. Жена в столовой пристроилась… — Краснов почему-то замялся, подозрительно поглядывая на Листравого.
— С жиру бесится, — грубо сказал машинист.
Краснов вспыхнул, но, увидя спокойные грустные глаза товарища, сдержался. Ему показалось, что Листравой снова хотел оскорбить его. И чувства, минутой раньше владевшие им, пропали. Из темной глубины поднялось, как мутная тина в болоте, что-то злое и ненавистное. И он сердито сказал:
— Пора! Расселись…
Демьян Митрофанович стыдился минутной слабости. Стыд перерастал в кипучее недовольство, недовольство— в ненависть. Беспокойное подозрение светилось в его глазах: он опасался, что Листравой расскажет о его беспомощности.
Постепенно они прекратили разговоры и кончили работу в глухом недобром молчании. Небо заволокло темными, тяжелыми тучами. Накрапывал дождик.
Листравой простился дружески, умышленно не замечая холодности Демьяна Митрофановича. Тот ответил сухо.
Пацко решил перед дежурством зайти на свой огород. На грядке он застал мальчугана лет семи в рваной рубашке и солдатских больших сапогах, на голове лихо держалась пилотка. «Вот он, козел-то. Лук общипал», — без злобы подумал стрелочник.
— Ты чей?
— Мамкин. А что?
— В чужом огороде нехорошо хозяйничать.
— Это наш, а не чужой. — Мальчик насупился, воинственно сжимая кулачки. — Сам ты чужой.
Пацко узнал того мальчика, мать которого задержал Батуев, и пошел на мировую.
— Сахару хочешь?
— А то нет…
Еремей Мефодьевич подхватил мальчугана на руки, дал ему кусок сахару и спросил, где они живут.
— В землянке. У леса. А мамка на работе.
— А ты по хозяйству?
— Угу…
Еремей Мефодьевич почувствовал себя как дома. И если бы не развалины, если бы не эти дикие широколистые лопухи, лезущие из-под голой печки…
Он поставил мальца на землю, поцеловал.
— Фу, колючий… — Малыш усердно тер щеку грязной рукой.
Пацко ощут. ил, как навернулись слезы, спазма сжала горло. Чтобы скрыть от мальчика свое смущение, он заспешил на работу.
Петя недоуменно крикнул ему вслед:
— Оставайся. Не бойся, мамка не заругается…
Но стрелочник не оглянулся.
И Наташа в тот день поднялась рано. Тихонько, чтобы не потревожить спящих девушек, выбралась из подвала. Она знала, что снова попадет на целый день в грохот станции, вновь будет замирать при взрывах. Хотелось побыть одной на свежем воздухе. Дома она часто встречала восход солнца на берегу Байкала.