— Почему вы приберегли ваши упреки до приезда сюда?
— Упреки? Вы это называете упреками? Нет, это намного большее. Я обвиняю вас в злоупотреблении доверием. Почему именно здесь? Потому что мне помогает дух моего отца. Он придает мне силы.
Я произнес агрессивным тоном:
— Вы тоже обманули меня, ваш отец был немцем. Вы пытались снова сблизиться с Германией через меня.
— Это было мое право. Молчание это еще не мошенничество. Я не лгала…
Я перешел на более примирительный тон:
— Энджи, вы бы никогда не вышли за меня замуж без этой «организации» моего прошлого.
— Организации? Спасибо. Один из детективов нанес визит вашему дяде. Хорошо бы мы выглядели, пригласив его сюда. Замком и старой французской аристократией даже и не пахнет.
Я был против того, чтобы хулили этого дорогого мне старого подлеца, которому я был обязан всем. Если бы он не давал мне денег, я никогда не смог бы реализовать свои честолюбивые планы. Никому не было позволено прикасаться к дяде Жану. Я защищал его мирок, мой мирок.
— Не стоит возбуждаться. Я вырос в простой семье, и что с того?
— Однако, вместо того чтобы этим гордиться, вы отказались от своего прошлого. И у вас еще хватило наглости сказать, что ваша мать умерла! Она жива-здорова и прекрасно живет в маленьком городке неподалеку от Франкфурта.
Я с трудом выдержал этот удар, эта дочка богатеев сбила мне дыхание! Хильда жива? Это были первые сведения о ней за прошедшие двадцать пять лет. Она вернулась только для того, чтобы глубже меня закопать.
— Я был уверен, что она умерла…
— Расскажите кому другому! Детектив нанес ей визит, она тепло его приняла, сказала, что у нее был сын от брака с одним французским военнопленным, но что все это было в прошлом. Она признала, что, вероятно, в ней не проснулся материнский инстинкт. О вас она совсем не думала. Она была рада узнать, что вы добились успеха в жизни, но увидеться с вами не пожелала.
Хильда во второй раз вычеркнула меня из своей жизни.
— Это неблагородно с вашей стороны, Энджи.
— Точно так же, как и с вашей.
Они словно сидели рядом по другую сторону стола: моя не вовремя объявившаяся мать и Энджи, которая собралась вышвырнуть меня. Один и тот же тип женщин-растений, лишенных настоящих чувств, упорных эгоисток. Они плохо переносили удары по причине своего честолюбия, но не страдали от этого, а мстили. Я сжал спинку стула.
— Прекратите говорить со мной таким тоном. Вы не можете…
— Могу, — сказала она, — Могу. Но это еще не все.
Она не свела еще все счеты, она восстала против собирателя окурков.
— Меня восхищает легкость, с которой вы ориентируетесь в своей лжи. Какая память, какая проворность!