Поднимаясь на второй этаж, я прохожу мимо Энджи. На ней белое платье, бретельки блестят, вероятно, настоящими бриллиантами. У ее ног лежит Нил, собака породы хаски, который даже здесь глядит на меня недобрыми голубыми глазами. Портрет написан кистью одного модного художника. Он брал его на выставку «Лица знаменитых женщин» и, увы, вернул.
Это богатство не перестает удивлять меня. В тот день, когда я впервые увидел этот дом, представляющий собой смесь колониального стиля и греческого храма, я из вежливости улыбнулся. Энджи купила его у одной голливудской звезды, которая спустя немного времени после продажи покончила с собой во время очередного запоя. «Он уродлив», — весело сказала тогда Энджи. Но место было просто уникальное, а внутреннее убранство шикарно. «Я хотела было убрать статуи, — продолжила она, — но потом поняла, что если тут к чему-нибудь притронешься, то нарушишь равновесие и что тогда мне придется выпотрошить, как цыпленка, весь дом. Здесь дурной вкус поднят на уровень произведения искусства. Вот увидите, Эрик, вы к нему привыкнете». Как только я получу на него юридические права, я обязательно продам этого цыпленка. Он стоит от пяти до восьми миллионов долларов.
Я протирал штаны на тротуарах Парижа, часто оказывался на земле под градом ударов. В этом доме, где насмешливый декоратор соединил плохой вкус с тщательным подбором деталей, я уже целый год ношу маску человека, убитого горем, но упорного в работе. Если когда-либо меня признают виновным, чтобы расположить присяжных заседателей, адвокат напомнит о моей верности: «В этом большом доме восемь спальных комнат, и мистер Ландлер мог выбрать любую. Но из любви к усопшей он никогда не покидал семейное ложе».
Когда я направлялся к спальне, месту моего ежедневного наказания, в голову снова пришла и стала более отчетливой мысль о самоубийстве. Умирать трудно.
Я должен войти в комнату, стены затянуты белым шелком. Я вхожу туда, и абсолютный порядок, мстительная гармония комнаты приводят меня в бешенство. Что я здесь делаю? Я здесь посторонний. Я иду в гардеробную комнату, бросаю на пол мою одежду, надеваю пижаму и успокаиваюсь: ящики битком набиты снотворным. Как огромная муха, я бьюсь об стены и не нахожу отверстия, через которое можно было бы улететь. Внизу бурлит Лос-Анджелес, гангстеры убивают друг друга, а у меня есть только одна привилегия — выбор момента смерти. Я не желаю быть на поводке, лучше умереть! Я проглатываю две таблетки, запиваю из бутылки, вода течет по подбородку. Я сажусь на край кровати и словно загипнотизированный смотрю на телефон. Я знаю, что он позвонит и я сниму трубку. Мне было стыдно показывать Филиппу, что я боюсь, но мне нужно знать, какую же я совершил ошибку. Непоправимый промах.