Головоломка эта меня не интересовала, но я притворился, что роюсь в уме, и недоуменно кривил лицо, пока не почувствовал, что оно достигло половины положенного ему размера
— Не женщина ли из тех, что берут деньги?
— Нет.
— Не латунные шишечки на немецком паровом органе?
— Не шишечки.
— Не имеет ли какого-нибудь отношения к независимости Америки или тому подобному?
— Нет.
— Механический моторчик для заводки часов?
— Нет.
— Опухоль или пена во рту у коровы или такие вот эластичные штуки, которые дамы носят?
— И рядом с ними не лежало.
— Не восточный музыкальный инструмент, на котором играют арабы?
Он захлопал в ладоши.
— Не то, но очень близко, — улыбнулся он, — совсем по соседству. Вы сердечно вразумительный человек. Бюльбюль — это персидский соловей. Что вы теперь об этом думаете?
— Я редко попадаю впросак, — сказал я сухо.
Он восхищенно посмотрел на меня, и некоторое время мы молча сидели вдвоем, как если бы каждый из нас был очень доволен и собой, и другим и имел на то веские основания.
— Вы, без малейшего сомнения, человек с высшим образованием? — допрашивал он.
Я уклонился от прямого ответа, но постарался сидеть на своем стульчике с видом большого ученого и далеко не простого человека.
— Я думаю, вы всевечный человек, — сказал он медленно.
Некоторое время он просидел, подвергая пол строгому осмотру, а затем направил на меня свою темную челюсть и стал меня допрашивать о моем прибытии в приход.
— Не хочу хитрить, — сказал он, — но не проинформируете ли вы меня о своем прибытии в наш приход? У вас, разумеется, был трехскоростной переключатель для холмов?
— Нет у меня трехскоростного переключателя, — ответил я довольно резко, — как равно и двухскоростного, а также правда и то, что у меня нет двухколесного велосипеда, насоса у меня мало или вовсе нет, а фара если бы у меня и была, в ней не было бы никакой нужды, поскольку, ввиду отсутствия двухколесного велосипеда, у меня нет и скобы, куда ее можно было бы привесить.
— Пусть так, — сказал Мак-Кружкин, — но ведь на трехколесном велосипеде над вами, верно, смеялись?
— Нет у меня ни двухколесного, ни трехколесного велосипеда, и сам я не дантист, — сказал я с суровой и категорической тщательностью, — и я не признаю ни велосипедов с большим передним и маленьким задним колесом, ни мотороллеров, ни безмоторных дрезин, ни туристических тандемов.
Мак-Кружкин побледнел, нетвердо схватился за мою руку и напряженно вгляделся в меня.
— За весь отпущенный мне природой пых, — сказал он наконец сжатым голосом, — я ни разу не сталкивался ни с более фантастическим эпилогом, ни с более своеобразной историей. Вы, точно, — своеобразный далеко заходящий человек. До смертного своего вечера не забуду этого, сегодняшнего утра Только не говорите, что вы меня подначиваете!