Вспомнив о Воване, Павел хотел было спросить Мэрилин «А где остальные?», но тут заметил в противоположном углу какое-то шевеление и разглядел в полусумраке подземелья Анджелу, сидевшую возле неподвижного тела бывшего афганца.
– Эй! – окликнул он её. – Ты цела?
– Ожил? – отозвалась модель. – Давно пора. А с Вовой плохо, – она шмыгнула носом, – плечо у него, и голова тоже, кирпичом попало… Я его перевязала, но кровь всё равно идёт, и он бредит. И пить хочется, а воды нет…
Выглядела Анджела далеко не гламурно: перемазана с ног до головы, растрепана, как ведьма на шабаше, на одежду только намёки – рубашка пошла на перевязки, от эротичных белых «штанишек в облипочку» одни лохмотья, – всё тело в синяках и ссадинах. Однако серьёзных ран певица не получила: во всяком случае, двигалась она довольно шустро.
– Что делать будем, Паша? – спросила она, подползая к ним на четвереньках. – Очень пить хочется…
Да, пить действительно хотелось: во рту у Павла все горело, словно по нёбу и дёснам прошлись наждаком.
– Сколько мы здесь уже загораем? – спросил он.
– Точно не знаю, – ответила Мэрилин. – Часа три, четыре, а может, и все пять. А там всё стреляют…
Звон в ушах выключился, и вместо него включился другой звук – Павел услышал за стенами их камеры, ставшей ловушкой, частую стрельбу. И это были уже не залпы далёких корабельных орудий: снаружи, причём где-то неподалёку, трещали винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Догадаться, что это означает, было нетрудно: на улицах Кингстона шёл бой – в город ворвались те самые раджеры, о которых говорил морской пехотинец на берегу. «Знать бы ещё, кто они такие, – подумал Павел, – и чего от них ждать…».
А потом окно закрыла какая-то тень, под чьими-то торопливыми шагами посыпались камни. Простучала пулемётная очередь, грохнул несильный взрыв, и наступила тишина. И в этой тишине за окном раздался сочный русский мат, показавшийся Павлу музыкой.
– Товарищи! – заорал он, боясь, что это галлюцинация. – Мы здесь! Мы русские! Помогите!
* * *
…В ожидании спасения они просидели в своей камере ещё несколько часов, но это ожидание было уже не таким томительным, как ожидание расстрела, хотя… Именно это «хотя» и заставило Павла задуматься: а что они скажут своим спасителям? Способность размышлять вернулась к нему вместе с надеждой и силами (после того, как Павел, не особо вдаваясь в подробности, объяснил, что они русские, схваченные американцами, им передали через окно фляжку с водой, галеты, открытую банку консервов и бинты), а времени было достаточно: завал действительно оказался многометровым, и разборка его шла медленно. Павел думал, и постепенно в его голове вызревало то, что на шпионском языке называется «легендой» – оставалось продумать детали, чтобы эта легенда выглядела убедительной.