Салли?
Встаю и иду к холодильнику. Записка с ее номером все еще висит там, но бумажка заляпана кровью. Я вернулся домой. Мне было плохо. Я позвонил. Да, по-моему, позвонил.
Возвращаюсь в кровать. Яичка у меня больше нет, и когда я пытаюсь вспомнить, кто его удалил, то рисую в воображении Мелиссу, спрятавшую лицо за хирургической маской, а потом — Салли.
Интересно, куда я его дел? Или куда они его дели? Свет и тьма, сон и явь, осознание всего происходящего, и потом — ничто.
Я скольжу вдоль этого существования так, как умею, и не слежу за временем на тот случай, если оно вдруг остановилось. Иногда я стою перед аквариумом, смотрю на Шалуна и Иегову, не помня, как встал и подошел к ним, и думаю о том, запомнила бы золотая рыбка, если бы ей удалили яичко. Яичка у меня больше нет, а вместе с ним исчез всякий здравый смысл. Он никогда не вернется. Надежду на что бы то ни было оставляю на потом.
Мои внутренние часы будят меня в семь тридцать в понедельник утром. Прошла целая неделя. Вот так, просто. Вылезаю из постели и понимаю, что ходить мне гораздо легче, чем все эти дни.
Начинаю заниматься будничными делами. Принимаю душ, бреюсь, хотя у меня это занимает насколько больше времени. Делаю себе тосты. Кормлю рыбок. В квартире пахнет не так плохо, как я ожидал.
Ведро с водой, куда я мочился, выглядит так, будто я это сделал всего пару раз. Когда я готовлю себе обед, то вижу, что почти вся еда, которая была у меня, закончилась. Спускаться по лестнице довольно неудобно, и я делаю усилие, но кровь на моем комбинезоне не выступает. Мне приходится объяснять мистеру Стэнли, почему я пропадал на целую неделю. Да, мама болела. В тряском автобусе швы на том, что осталось от моей мошонки, грозят раскрыться. Мне нужны мужские прокладки. Или машина времени.
Мистер Стэнли высаживает меня из автобуса. Я, прихрамывая, перехожу дорогу, и готовлюсь к новой рабочей неделе.
— Я слышала, ты вернулся, — говорит Салли, и на лице ее будто отражается борьба: она выглядит счастливой и озабоченной одновременно. Я внизу, в курилках, вожу туда-сюда мокрой тряпкой, пытаясь отмыть пятна рвоты и мочи, которыми воскресные пьяницы щедро покрыли пол и стены. Наверное, из всего, чем я тут занимаюсь, эта работа — худшая. Каждый месяц нанятые уборщики приходят сюда и проводят тут капитальную уборку, но удивительно, как крашеные блочные стены и цементный потолок умеют впитывать запах блевоты и мочи.
Снимаю маску, защищающую меня от отвратительного запаха. В этих комнатках, с их металлическими дверями и железобетонными стенами, чертовки холодно даже в середине лета, и от ледяного воздуха мое яичко чуть пульсирует.