…Устойчивая тишина потеряла равновесие и распалась. Весь оркестр, до этого момента демонстрирующий полное взаимопонимание и согласие, вдруг пришел в движение. Степенные музыканты стали шумно вскакивать со своих мест и выкрикивать, прямо как болельщики на футбольном матче:
– Сурикова! – послышались отдельные голоса, быстро сливающиеся в нестройный хор. – Шишкина! Шишкина!
– Даешь Петрова-Водкина! – резко выделялся женский голос в общем тумане хорала.
– Ван Гог! Ван Гог! – скандировали самые ретивые оркестровые фанаты вполголоса. Молчала только первая скрипка, покачивала головой с таким видом, как будто говоря: «Так нехорошо, господа, как невоспитанно вы себя ведете, право…».
Андрей Иванович внимательно посмотрел перед собой и с упрямой ноткой в голосе продолжил:
– … в полном здравии и полностью отдавая отчет происходящему, я, Зорин Андрей Иванович, в присутствии свидетелей, напишу всемирно известную картину Исаака Левитана «Март». Приступаю.
Свет в зале снова стал меркнуть. Освещенными остались только часть подиума и сам мольберт с подрамником, все остальное погрузилось в золотисто-коричневый, мягкий полумрак, а ля Рембрандт.
Андрей Иванович полностью преобразился в своих стремительных наклонах и поворотах над мольбертом так, что стал напоминать присутствующим более Паганини с дирижерской палочкой в руке, нежели Левитана с кистями. До того стремительны и хищны были его движения! Это сходство усиливалось еще тем, что гражданский костюм Андрея Ивановича незаметно сменился на длинный камзол с большими золотыми пуговицами и широкими рукавами, на ногах появились чулки до колен и башмаки на высоких каблуках с большими пряжками. Слышалось бормотание маэстро, который по-русски комментировал каждый мазок, каждое прикосновение.
– Так, сначала делаем быстрый композиционный эскиз цветной глазурью. Теперь, учитывая перспективу и моделирование основных предметов, проложим контуры и силуэты деревьев, лошадей и здания. Все это, наверное, умброчкой и английской красной. Замечательно.
Стуча тубой о палитру, Андрей Иванович Паганини нетерпеливо мешал краски, – так, где у нас лазурь берлинская? Белилами ее, вот, еще белил, нормально.
И все это месиво судорожно переносилось на верхнюю часть полотна – туда, где должно быть мартовское небо. Увлеченный до предела этим занятием, Андрей Иванович высовывал кончик языка, как первоклассник, которому впервые позволили писать элементы букв с помощью настоящей авторучки – взамен надоевшего уже карандаша.
В ход шла уже золотая охра и зеленая земля. Из сиены жженой с добавлением светлой охры и белил лепилась задняя часть лошади и часть крыльца. Из окиси хрома вырастал отдаленный лес. Ультрамарином темным заполнялись впадины на цинковом и титановом снегу. Все быстро шло к завершению. Оставались считанные минуты манипуляций с красками и кистями.