В этот момент зеленая поверхность картины дрогнула, а нарисованный фиолетовый туман уверенным потоком устремился на пол и тут же стал подниматься верх, конденсируясь в прохладные облачка, которые быстро уплотнялись и обретали форму…
…На броне «тридцатьчетверки», засевшей в глинном овраге, лежал человек. Впереди у края поля горел советский танк, и черный дым застилал свет заката. На противоположном берегу близкой реки горделиво высились косматые холмы разрывов. Совсем близко застучал пулемет: пули вырвали клочья земли из косогора.
Лейтенант НКВД Петров инстинктивно присел.
– Для нас с вами эти пули пока не опасны, – сказал ему шепотом Кондратьев, – одна видимость. Я установил безопасный уровень лабиринтности.
– Уровень чего? – Петров внимательно посмотрел на Кондратьева.
– Лабиринтности, – улыбнулся Кондратьев. – Но на скрипке ему больше не играть.
Петров вновь уставился на Николая Ивановича.
– Это я о командире танка – Лукьянове. У него тяжелая контузия, серьезно повреждена рука, так что увлечение скрипкой придется оставить. Навсегда.
…Из открытого люка башни с номером пятьсот двадцать три с трудом вылез танкист.
– Да, сейчас Петросип, – привалился к броне задыхающийся от напряжения сержант Павел Гудков. Разминая грудь грязной рукой, проговорил, – передохну чуток. Это тот «Тигр» с того берега, гад. Болванка ударила слева. Как раз по твоему месту командир.
По броне танка защелкали осколки от близкого разрыва.
– Как же так? – стало доходить до Гудкова. – Броня пробита – дыра с кулак. Скрипка твоя – вдребезги. От наводчика одни сапоги остались, а ты цел! Ни единой царапинки…
– Похоже, ты не рад? – шептал через силу лейтенант Лукьянов.
– Да это я от удивления, – шумно дышал сержант. – У меня пять боев. Два раза горел, но такого случая не помню. И чего мы полезли на этот косогор?
– Был приказ комбата: произвести разведку оврага! – злился лейтенант Лукьянов, задыхаясь от боли в груди, – а по дну нельзя было: засосало бы по самую башню. Понял?
– Да, командир, понял, – утирал рукавом мокрый лоб сержант Гудков, – я все понял. Приказ, говоришь? Аты, командир, ей Богу, в рубашке родился.
– Точно, – согласился Петр Осипович, – у меня сегодня день рождения – 17 апреля.
– Бывает же такое? – дивился сержант Гудков. – Что, мутит? Похоже, у тебя контузия, а может, чего и сломано.
– Да, что-то в груди скрипит, – еле слышно подтвердил лейтенант Лукьянов, – дышать трудно.
– Терпи, командир. Сейчас должны санитары прибыть: немцев, похоже, уже выбили с той высотки. Эх! Машину угробил, черт проклятый! Экипаж кончил, – зло выговаривал Гудков, – ты на кого сработал, диверсант? На фашистов? Приказ, говоришь. Да не было никакого приказа. Специально на берег выкатил, под прицелы тигров! Трибуналом здесь пахнет, командир! – механик с размаху саданул кулаком по башне рядом с номером «пятьсот двадцать три» и полез на башню.