Товарищ, запомни правила три:
Не плюй, не сори, не кури.
Чуть не над каждым домом — радиоантенна. Увлечение радио универсально: и в Москве, и в провинции. Слушают новости, концерты. Говорят, много радио-зайцев. Соответствующие чины на них жестоко охотятся.
Шустро и широко раскинул свои щупальцы Моссельпром:
Нигде кроме,
Как в Моссельпроме!
Не хочет отстать и Ларек:
Купить в Ларьке —
Сохранить в кошельке!
Посильно поспешают во славу командных высот и прочие кооперативы:
Не давай купцам наживы:
Покупай в кооперативе!..
Бросается в глаза обилие книжных лавок и книг; говорят, не случайно: книга ходко «идет в массы». Бойко и живо в Охотном ряду. С отрадою осматриваешь давно невиданные вещи: землянику, крупные черные вишни, большие белые сливы, потом белугу, янтарную осетрину. Все это пропитано своим органическим вкусом, — не то, что на Дальнем Востоке, где цветы без запаха и люди без родины… На Пречистенке в один из первых дней завидел обыкновенную репу у зеленщика, свежую, прямо с огорода, — и не стерпел: тут же, на улице, принялся чистить и жевать. Соскучишься и по репе в далекой Маньчжурии!..
«Плоть воскресла!» — припомнился животный, от нутра исшедший возглас Тана на заре нэпа. Плоть у Москвы, как у некоей лермонтовской героини, право же, не менее духовна, чем душа…
Теплом веет там отовсюду, родным теплом домашнего очага. Хороши уютные летние вечера у старого Пушкина, когда кругом гудящая толпа, мальчишки продают левкои и розы, загораются красные огоньки и голубые искры трамваев, и напротив — привычный, милый силуэт Страстного монастыря… Хороши ранние летние рассветы, когда тихо на улицах и бульварах, бледны лица утреннею бледностью, редки извозчики и прохожие, словно выточены недвижные листья деревьев Пречистенского бульвара, веет бодрящей прохладою, и светлеет, встречая первый первые солнечные лучи, купол золотого Храма… Хороши и деловые московские дни: и в них — дыхание домашнего очага…
А окрестности?.. Вечером, когда длинные тени и золотая земля, воистину неизреченна симфония запахов — в ней и мед, и полынь, и свежесть ручья, и листья, и смолистые иглы. Вот и деревня — вкрапливаются в симфонию нотки дыма и черного хлеба. Русь Тургенева, Чехова, обреченная навсегда, — ты еще догораешь в догорающих людях Тургенева, Чехова. И все же: люди уходят, а вот эти запахи, неизреченные, как символ, — русские запахи пребывают, пребудут, только иначе воспринимаемые, осмысливаемые, изображаемые…
4-го августа.
Подходим к Омску. Жара. Равнина, залитая солнцем. Церкви. Трубы. Сижу за своим окном…