— Плывет кто-то. А ну, тихо!
Он уползает в кусты, и скоро оттуда, из дальнего далека, слышится его приглушенный голос:
— Эгей, братишки, давай сюда. Тута мы…
* * *
— Товарищ лейтенант, связь наладили!
Пятнистый от пота и пыли, с бровью, рассеченной отскочившей стреляной гильзой, начальник заставы спешит к блиндажу, на ходу отдавая распоряжения о нарядах, боеприпасах, подводах, которые нужно достать в селе. Он выхватывает трубку, горячо кричит в нее:
— Комендатура? Кто у телефона? Срочно коменданта! Коменданта мне!
— Его нет, — тихо журчит в трубке.
— Что значит — нет? Разыщите!
— Коменданта нет, — упрямо отвечает далекий замирающий голос.
— На нас совершено нападение. Погиб политрук Ищенко. Катер потоплен. Вы слышите меня? Передайте коменданту. Да побыстрей!
— А ты думаешь, он на рыбалку уехал?
— Кто это говорит?
— Дежурный по комендатуре лейтенант Голованов.
— Сашка! — радостно кричит Грач. — Что ты мне голову морочишь?
Голованов был его приятелем по училищу. Вместе сапоги изнашивали на одном и том же плацу, вместе в увольнение ходили.
— Тут такое было! Рассказать — не поверишь!
— Поверю, — с безнадежной уверенностью говорит Голованов. — Ты давай без эмоций. Слушай приказ: десанты уничтожать, по сопредельной стороне без крайней нужды не стрелять. Все ясно?
— Нет, не все…
— Остальное сообразишь. Хорошо служить — значит уметь рисковать, брать на себя ответственность. А? Чьи это слова? Не твои ли? Вот и действуй. Докладывай обстановку…
Минуту Грач стоит у телефона, покачивая в руке трубку, словно прикидывая ее на вес. И вдруг быстро поворачивается к дежурному.
— Собрать сельчан! Мужиков…
Первым приходит дед Иван.
— Это что же получается? — с порога начинает он. — Газетки читаю, радиву когда слушаю. Воюют себе где-то за морями, повоевывают, нас не трогают. И вот на тебе, людей поубивали. Это как понимать, товарищ начальник?
Грач молчит. С неожиданной для себя нежной и горькой печалью он вдруг вспоминает оставленную дома жену. Торопливо идет через двор, распахивает дверь и видит жену сидящей на койке, на жестком казенном одеяле.
— Ты так и сидела все время?
Маша кивает, шмыгает носом, словно ребенок. Из-под сжатых ресниц бегут частые мелкие слезинки.
— Ты плачешь! — ужасается Грач, в неистовой нежности прижимая ее голову к своей пропыленной гимнастерке.
— Нет… Что ты… выдумал…
— Все образуется, все будет хорошо, — утешает он, и сам не верит в свои слова.
— Ты был там?
— Где же мне быть?
Она снова всхлипывает, вздыхает глубоко и судорожно, расслабленно, но решительно отстраняется.
— Ты вот что, дай-ка мне санитарную сумку. — Она берет его руки, прижимает к груди, говорит медленно и весомо, как мать ребенку: — Я ведь тоже читала про жен пограничников. Я ведь знаю, что они должны делать в такую минуту. И я не боюсь. Если все кончилось, то чего мне бояться? Если же все только начинается, то имею ли я право на боязнь?