— Я была в Лос-Анджелесе дважды с Большим театром. О Валенька, ты не представляешь, насколько богаты американцы. Там есть улица, которая называется Родео-Драйв, где полно одежды тысячи расцветок, уйма шелка, кружев, блесток, ювелирных украшений. А какое там телевидение, Валентина! А американские машины! Мне бы так хотелось иметь красный «Форд» с откидным верхом!
Валентина слушала, и глаза ее сияли.
— Еще, — просила она. — Расскажи мне еще, мама.
Лицо Нади смягчилось.
— В Калифорнии женщины очень, очень красивые, — продолжала она, — самые красивые женщины в мире. Но ни одна из них не красивее тебя, мой зайчик. Твои глаза такие зеленые, — зеленее, чем Шварцвальд в июне… Даже в Голливуде ты будешь особенной.
Валентине нравилось, когда ее мать говорила так, будто они сами могли поехать в Америку. Она приникла к Наде и нежно поглаживала ее руку.
— Когда-нибудь ты вырастешь, — добавила Надя, кашляя, — а я стану старой, дряхлой и седой, так что тебе придется делать все для меня, душа моя. Ты обещаешь мне? — Она крепко сжала плечи дочери. — Поклянись мне, Валентина, всем святым, Россией, что ты добьешься известности, только тогда все это будет иметь смысл.
Сбитая с толку, Валентина не понимала, о чем говорит ее мать.
— Да, — пробормотала она, желая доставить ей удовольствие. — Мама! — она поморщилась, так как пальцы матери слишком сильно впились ей в плечи.
— Извини, детка.
Надя резко отвернулась к стенке, и ее тело стало содрагаться от рыданий, которые столь часто и неожиданно теперь подкрадывались к ней.
К лету Валентина с матерью были в Париже, где Петров нашел для Нади работу в Советском посольстве. Она стала переводчицей при коммерческом атташе и тратила часы на скучные экономические отчеты и монотонные заседания. Они снимали крохотную квартирку на правом берегу в районе Менильмонтань с его узкими улочками и маленькими домами, недалеко от кладбища Пер-Лашез. В ней было всего три комнаты, но они даже и не мечтали о такой роскоши, как высокие потолки, резные лепные украшения, обои с ворсистым рисунком и маленький газовый камин. Каждое утро Валя ходила в булочную, находящуюся от них через два дома, купить круассаны на завтрак. Потом ей приходилось сидеть с Надей, чтобы проследить, как та поела; ее мама в последнее время похудела и передвигалась словно заведенная.
— Здесь такой хороший хлеб. Но не слишком привыкай к французской кухне, голубка, — однажды утром, в конце второй недели их пребывания в Париже, сказала Надя. Она возилась со своим пальто, отпарывая его нижнюю кромку маленькими ножницами. — У меня есть большой секрет. Мы не останемся здесь.