Михаил невольно посмотрел вверх, но не увидел ничего необычного.
Искупление — вот что означает сегодняшний вечер. Рискуя жизнью, запятнанной кровью, ради другого человека, он пытался загладить свою вину.
Сжав зубы, Михаил стал вспоминать свое прошлое.
— Детка, — протяжно протянул сенатор, сгорбившись в телефонной будке в фойе театра. — Я здесь… Я люблю тебя. — И услышал радостный ответ Джины на фоне взволнованных женских голосов. Он звонил из общественного телефона, находившегося рядом с уборной танцовщиц.
Он был настолько горд собой, что не мог удержаться и не похвастаться. Затем продолжил:
— Но не ищи меня в первом ряду, милая. И не смотри на мой белый костюм. Я одет совсем по-другому и буду сидеть на балконе. Но никому не говори об этом, дорогая, хорошо?
— Конечно, конечно, малыш… О Боже! Объявили, что осталось пять минут! Боже, Чарли, я в ужасе! Чарли, мне пора идти…
— Люблю тебя, — сказал он, но она уже повесила трубку.
Огни в фойе стали меркнуть, когда сенатор Уиллингем в сопровождении своего телохранителя поспешил к лестнице. На нем был обычный черный вечерний костюм, темный парик цвета шатен, очки в роговой оправе и усы — черты, которые ему особенно нравились. Он не сомневался, что теперь его никто не узнает. Он выглядел так… заурядно.
В жизни его можно было назвать как угодно — хоть упрямцем, хоть сукиным сыном, но ни при каких обстоятельствах Чарлз Уиллингем не был заурядным. Однако на один вечер он согласился принести такую жертву.
Теперь, когда они с Томми Ли пересекали фойе, направляясь к ведущей на балкон лестнице, он почувствовал себя очень довольным. Все было так просто. Считалось, что он останется дома сегодня вечером. Кто бы мог догадаться искать его на балконе?
Они поднялись по устланной коврами лестнице в бельэтаж, затем еще пролет на балкон. Они уже слышали увертюру — немного унылую романтическую композицию в русском стиле.
— Первый ряд, сэр, — сказала молодая женщина-билетер. — Первый ряд, середина.
Сенатор удовлетворенно кивнул. Он одурачил всех этих сукиных детей, пришел и будет сидеть в первом ряду, только на балконе.
Кит Ленард смертельно побледнел.
Ему только что сообщили об операции, которую сегодня проводят ЦРУ и ФБР, на его празднике! Ему хотелось кого-нибудь задушить голыми руками.
— Вы ублюдки! Настоящие ублюдки! Когда ваше управление делало что-нибудь правильно? Я просто поверить не могу, что вы готовы подвергнуть стольких людей риску только для того, чтобы поймать какого-то поганого шпиона! Вы не сделаете этого сегодня ни за что на свете!