Сам Шкловский, сколь бы высоко Платонова ни ценил (а в 1930-е он, по свидетельству Льва Гумилевского, публично называл своего водителя по чернозему гением), уже после его смерти сказал о Платонове очень немного и, несмотря на покаянный тон, уклончиво, старательно обходя острые углы личных взаимоотношений и разногласий, особенно проявившихся в платоновских рецензиях конца 1930-х годов[7].
«С Платоновым я познакомился очень рано. Приехал по журналистской командировке в Воронеж. Встретился с молодым человеком, небольшого роста.
Была засуха, и Платонов хотел дать воду человеку и земле.
Мы говорили о литературе.
Он любил меня, потому что мы были людьми одного дела. <…>
Потом я узнал его как писателя.
Это был писатель, который знал жизнь: он видел женщин, которым были нужны мужчины, мужчин, которым не были нужны женщины; он видел разомкнутый треугольник жизни. <…>
Платонов — огромный писатель, которого не замечали — только потому, что он не помещался в ящиках, по которым раскладывали литературу. Он верил в революцию. Казалось, что революцией Платонов должен был быть сохранен.
Путь к познанию России — трудный путь. Платонов знал все камни и повороты этого пути.
Мы все виноваты перед ним. Я считаю, что я в огромном долгу перед ним: я ничего о нем не написал.
Не знаю, успею ли».
Слова Шкловского были записаны литературоведом А. Ю. Галушкиным в последний год жизни девяностолетнего автора высказывания: «Писатель в России должен жить долго». Но кроме того, в статье «К истории личных и творческих взаимоотношений А. П. Платонова и В. Б. Шкловского» исследователь сослался еще на одну беседу.
«На вопрос, не показывал ли Платонов ему свои произведения и какими были их разговоры о литературе, Виктор Борисович ответил: „Нет, не показывал ничего. Мы говорили о Розанове“. И немного спустя добавил: „Мне кажется, ему был нужен другой читатель“».
Это позднейшее свидетельство косвенно подтверждается и документами 1925 года. «Стесняется», — фиксирует Шкловский психологическое состояние своего спутника; упоминания о разговорах на литературные темы крайне скупы: «<…> любит Розанова», «Платонов. Розанов».
Эти суждения, особенно в том, что касается другого читателя, в высшей степени проницательны, однако это взгляд Шкловского. А вот что думал о своем более именитом в ту пору собеседнике Платонов, известно, во-первых, по записи, которую он сделал на книге П. А. Миллера «Быт иностранцев в России»: «Эта книга подарена мне высокоуважаемым трагическим маэстро жизни и кинематографии В. Б. Шкловским и притом даром и навеки. Привет изобретателю формализма-бюрократизма литературы! Аллилуйя и аминь. А. Платонов», а во-вторых, по двум художественным текстам, Платонова (читал ли их маэстро, трудно сказать): это статья «Фабрика литературы» и рассказ «Антисексус».