– Скоти-ина… – вдруг простонала «тетка», уставившись на его руку, сжимавшую пробирку. – Ты открыл… Ты их открыл?! Разбил?! Вылил?!
В ее голосе и в глазах была такая ярость, что Володька реально струхнул. Он себя никогда храбрецом не считал, если честно, а из пистолета в него целились вообще впервые в жизни. А главное, палец страшной гостьи отчетливо заплясал на спусковом крючке.
– Нет, нет, ничего я не разбил, – забормотал он, – ничего, воду только вылил, хотел посмотреть, что…
– Кто тебя послал, говори, быстро?! – рявкнула она.
Проворно выхватила у Володьки пробирку, сунула ее в карман плаща, вцепилась в его руку и вывернула ее каким-то хитрющим манером, да так, что Володька взвыл и упал на колени. Холодное твердое дуло уткнулось ему в затылок.
– Кто тебя послал?! Считаю до трех, потом стреляю. Ну? Раз!..
Сейчас в ее голосе уже не было ярости, он был просто ледяным, равнодушным, и Володька понял: эта сука выстрелит! Для нее эти пробирки с голубой и розовой водичкой дороже его жизни, то есть, вообще, его жизнь по сравнению с ними ничегошеньки не стоит. Ему не вырваться… она застрелит его мгновенно и хладнокровно, соседи ничего не услышат, кроме легкого хлопка, да и кому слушать-то: на их этаже одни пенсионеры живут, а они все на дачах сейчас сидят! Она застрелит его, заберет свои пробирки, свой чемодан и эти придурочные бумажки с абракадаброй; вытрет все, к чему могла прикоснуться, чтобы избавиться от отпечатков пальцев, – и исчезнет. А он, Володька, останется валяться на полу – между прихожей и коридором, ведущим в кухню. И лежать он будет там до тех пор, пока не вернутся с дачи родители и не найдут его уже основательно подгнивший труп…
Воображаемая картина собственных провалившихся, высохших, незакрытых глаз и изъеденной муравьями и тараканами щеки произвела на него такое ужасное впечатление, что Володька взвыл:
– Нет! Никто! Я перепутал! Я нечаянно взял!..
– Зачем тогда открыл бутылки? – еще сильнее, еще крепче и больнее уткнулось дуло – в его шею на этот раз.
– Просто посмотреть! – прорыдал Володька.
Ну да, он расплакался – а кто бы не расплакался на его месте? Разве что какой-нибудь мачо, да и то – киношный, а Володька не был никаким мачо, ни реальным, ни киношным, и ему было страшно до… до изнеможения!
Когда в тебя тычут дулом пистолета, оказывается, ощущение совсем другое, чем когда ты в кино такие штуки видишь. Врагу такого не пожелаешь…
Мысли о сопротивлении даже не пришли ему в голову. Инстинкт самосохранения сработал четко: лежи тихо и попытайся как-то умилостивить эту чокнутую фурию. Ее надо уговорить уйти подобру-поздорову, надо заставить ее понять, что он ничего… ничего плохого… Что ж там такое, в этих проклятущих пробирках, из-за чего она так взбеленилась?!