— Послушай, — сказала она смеясь, — ты не художественный критик, ты мой муж. Мне лучше бы не очень-то тебя и слушать, а не то я не добьюсь больше никакого прогресса и буду лишь почивать на лаврах!
— Ты права. Выберем уже сейчас некоторые из твоих полотен, чтобы украсить ими дом. Я хочу иметь их перед глазами, они слишком хороши, чтобы оставаться спрятанными.
Эта мысль понравилась молодой женщине, и они повесили в гостиной большую прямоугольную картину, которая представляла собой нечто похожее на темный фейерверк, в котором разрывались сверкающие кометы красного и белого цвета. Другую они поместили в кабинете, та выглядела как пылающий оранжевый факел, переходящий зигзагами от киновари к почти белому в глубине полупрозрачной атмосферы. И, наконец, самая любимая картина Брюса — столб дыма, окрашенного в синеватый цвет, покойный, словно молитва, вздымающийся к звездному небу, — украсила их спальню.
В считанные дни жизнь Черил преобразилась, перейдя от полной подавленности к исполнению мечты, которую она считала уже нереальной. Причем самой большой неожиданностью для нее стала реакция детей, открывших для себя ее произведения. Никто не остался к ним равнодушным, чего она, по правде говоря, сперва опасалась.
— Мамочка, — взволнованно сказала Саманта, — можно сказать, что это похоже на движущийся свет.
— А ты, Бобби, тебе нравится? — спросил Брюс.
— Мне очень нравится, что в доме есть мамины картины.
— Ты их считаешь красивыми?
Ребенок на какое-то время замолчал.
— Не знаю, — сказал он в заключение, — но они мне напоминают о маме.
Что касается Нэнси, то она молчала, во все глаза рассматривая эти художественные композиции, которые, казалось, погружали ее в пучины размышлений.
— Мамочка, а где были мы, когда ты их нарисовала?
— В наших мыслях, дорогая, — ответил ее отец.
Он взял ее на руки.
— Вместе с картинами? — спросила она.
Тронутая этим Черил погладила ее по волосам.
— С картинами, с домом. Ты же помнишь, что у нас не было этого дома, когда ты была совсем маленькой?
— Да. А что у тебя в мыслях теперь?
— Много чего еще, моя милая, а особенно ваше счастье.
Солнце сверкало над Вашингтон-сквер. Черил бежала трусцой, готовясь добраться до «Сердца камня», чтобы перекусить сандвичем, как вдруг остановилась в недоумении: под статуей Гарибальди стоял Стефен, улыбающийся и неподвижный, как будто дожидался ее там в течение нескольких лет.
— Здравствуй, Черил.
— Здравствуй. Что ты здесь делаешь?
— Надеялся увидеть тебя, когда придешь.
— Теперь ты следишь за мной?
— Нет, поджидаю тебя. Это иначе.