В строгое время поста
Путницы шли совершить погребенье,
Оплакать страданья Христа.
Двенадцать старушек: морщинисты
лица,
Сколько они повидали смертей!
Молча стоят у Святой Плащаницы
В горестной скорби своей.
Тропами сердца, глазу незримыми,
Вместе с Иисусом в терновом венце
Идут по брусчатке Иерусалима
Двенадцать средь воинов в кольце.
Шагают, теснимы женами
еврейскими,
В рыданьях идущих во след Христу,
Невзрачными улочками иудейскими
К распятью Голгофскому, смерти,
кресту.
Двенадцать старушек… Они не
рыдают
И черных одежд по обычью не рвут:
Они лишь украдкой платком
утирают
Старушечью горе-слезу.
Мерцают лампадки и ладан
клубится,
Ночь за окном все темней:
Служит священник у Плащаницы
В старой церквушке своей…
Час подошел погребальному ходу.
Высится черное древо Креста –
И поплыло средь людей по проходу
Бледное Тело Христа.
Не очень-то стройно, не очень
искусно
Печально подтягивал маленький хор
–
И вышли двенадцать с Распятьем
Иисусовым
В холодный полночный простор…
А на дорожках, грязью
забрызганных,
Растоптанных вместе с раскисшим
двором,
Сверкал белизною нежно
рассыпанный
Снег девственно-белым ковром.
Ни луж, ни следов – только снега
безмолвие,
Сказочных царств неземных
красота,
Словно был устлан рукою
заботливой
Скорбный путь Бога-Христа.
И шли за Распятым двенадцать
послушных,
Объятых печалью Его дочерей:
Двенадцать лампадок, двенадцать
старушек
И с ними седой иерей.
А город… Что город? Не знал он,
откуда
Средь этой ненастной поры
Свершилось над ним белоснежное
чудо
Божественной Отчей любви.
КАРТИНА
Моим любимым детям
Художник
талантливой кистью своей
Картину одну
написал,
Там в красках
предстала церквушка на ней
И купола темный
портал;
Там ладан клубится
в проеме окна
Сквозь струны
звенящих лучей,
И, словно живые,
горят образа
В сиянье горящих
свечей.
Вот вышел священник
седой на амвон
И руку высоко
поднял –
И людям про Бога
рассказывал он,
Чтоб каждый услышал
и внял.
Но тщетно стучится
седой иерей
Глаголом Святого
письма –
Звучала в сердцах
там стоящих людей
Одна лишь сует
суета.
Вот службой
церковной стомленный, на стул
Вельможа богатый
воссел,
И, сладкой истомой
объятый, уснул
Да тихо в кулак
засопел.
Вот кто-то зевнул,
посмотрел на часы:
Пора бы давно по
домам –
Поправил одежду,
разгладил усы,
По всем посмотрел
сторонам.
А рядом стоит
господин молодой –
Не в силах он глаз
оторвать
От юной девицы,
горящей красой –
И сердце трепещет
опять.
Там кто-то смеется,
а кто-то молчит,
Мечтая о чем-то
своем,
Над кем-то судачат,
а кто-то грустит
О были, поросшей
быльем.
И только две пары
горящих очей,
И только две
детских души
Внимают звучащим
глаголам в своей