Смагин по-прежнему
не мог прийти в себя от всего, что произошло на его глазах: настоящего чуда.
Ему не хотелось отпускать этого парня, которого прислал Сам Господь.
– Андрей, сынок, я
слушаю тебя и не могу понять, почему со своим умом ты не мог устроить свою жизнь?
Ваша профессия была всегда востребована, а в теперешнее время – подавно. Толковый
журналист, репортер без работы не останется. Почему ты оказался вне своей
профессии?
– Да, моя профессия
не хуже любой другой, хотя ее и сравнивают с другой профессией – самой древней
и самой позорной. Если у журналиста нет принципов, нет позиции – тогда он
неизбежно стает продажным: продает свой талант, свой опыт, и старается взять от
этой продажи побольше. Я не хочу иметь ничего общего с продажной журналистикой,
участвовать в грязных кампаниях, быть послушным инструментом в руках
политтехнологов, манипуляторов общественным мнением. Такая журналистика не для
моего характера. Я никому не продаюсь. Даже за большие деньги.
Он встал, выпил еще
немного воды, готовясь уйти.
– Если я ответил на
все ваши вопросы, то с вашего разрешения пойду, а вам счастливо оставаться.
Смагин с женой
подошел к Андрею, и оба, заплакав от радости, обняли его.
– Нет уж, погоди,
не спеши. Попал ты, Андрюша, в руки Смагина, попал…– Павел Степанович сиял от
счастья. – Даже не представляешь, что я теперь с тобой сделаю… Но все только
хорошее. А все плохое для тебя кончилось. Как и для меня, для всех нас. Может,
в воскресенье с утреца махнем к нам на дачу за город и там под хороший шашлычок
отметим наше знакомство? Шашлычок, между прочим, делаю такой, что пальчики
оближете. Друзья-ингуши в горах научили.
Андрей смущенно
улыбнулся.
– Так как насчет
шашлычка? Махнем? – еще крепче обнял его Смагин.
– Я лично как раз и
собирался махнуть за город. Но не на шашлычок, а в монастырь, помолиться
Николаю Чудотворцу. Давно там не был. Поеду. Побуду на воскресной службе, а
вечерком вернусь на свое любимое место.
– Значит,
отказываешь Смагину? Самому Смагину отказываешь?
– Нет, не
отказываю. Просто еду к своему верному помощнику – святителю Николаю Чудотворцу.
– И что тебя туда
тянет?
– То же, что и
остальных, кто туда едет: вера.
– В таком случае
еду с тобой. Вместе едем!
16.
Уже в должности
мэра Смагин приехал в монастырь, где все так же несла послушание его дочь
Надежда. Никто так и не догадался, не понял, кто сидел в камере
предварительного заключения, а кто оставался в келье, обливаясь слезами и прося
у Бога прощения за все, что привело к такому трагическому финалу. Это осталось
тайной тех, кто был посвящен в нее: Надежды, Веры и настоятельницы. Хотя был
еще один человек, которому эта тайна открылась: Выкван, но и он сохранил ее,
лишь однажды шепнув Надежде: