И, захлебываясь от
еще большего восторга, стал наслаждаться вкусом дикорастущего чеснока,
приготовленного по-особому с томатным соком. Отложили себе в тарелочки Любовь
Петровна и Надя. Вера же не только не прикоснулась, а брезгливо взглянула на
то, как ее нахваливал отец.
– Как такую гадость
можно есть? – хмыкнула она. – Фу, один запах чего стоит…
– Что ты понимаешь?
– Смагин даже не обратил внимания на этот высокомерный тон. – Попробуй, а потом
говори. С этим чудом природы ничто не сравнится!
– Ну да. Попробуй,
а потом пойди к друзьям, – снова хмыкнула Вера. – Представляю, что о тебе
скажут. А уж подумают что… Гадость! Фу!
– А мне нравится, –
теперь подмигнула отцу Надежда, положив на тарелочку еще ароматной черемши. –
Папуля, передай мое спасибо дяде Хамиду и дяде Мусе. Скажи, что я их помню и люблю,
а от подарка в полном восторге. Можно я матушке возьму немного и сестричкам?
Они такого никогда не пробовали.
– Хоть всю забирай,
– Вера оттолкнула от себя поднос. – Только там такую гадость и жрать. Мало прет
за версту монастырским старьем, так еще этого дерьма налопаться. Нет уж,
извиняйте. Тьфу! С вами рядом стоять противно, а после черемши вообще тошно
будет.
Вера подскочила
из-за стола.
– Наслаждайтесь
этой гадостью сами, а у меня деловая встреча. Не хочу появиться в обществе
нормальных людей с таким «изысканным» ароматом изо рта. Никакая зубная паста,
жвачка не поможет. Приятного аппетита всем вам, дамы, и господа!
И, демонстративно
заткнув нос, еще раз фыркнув на черемшу, покинула застолье.
– Пообедали.., –
Любовь Петровна положила вилку на салфетку рядом с тарелочкой и опустила глаза.
– В кои веки собрались вместе – и разбежались.
Она с укоризной
взглянула на Надежду.
– Ты-то хоть не
спешишь? Или тоже помчишься к своей мамочке монастырской? Мать ведь родная с
отцом тебе вроде как уже не нужны. Как же, взрослые стали, самостоятельные,
деловые, с гонором: это не хочу, то не буду.
Она горько
вздохнула. Пропал всякий аппетит и у Смагина.
– Убирать со стола?
– учтиво просила горничная.
Павел Степанович
махнул ей, чтобы та не спешила и оставила их одних.
– Папуль, я еще
немножко, – Надежда положила в свою тарелочку пахнущую зелень.
– Хоть в этом ты на
меня похожа, – буркнул Павел Степанович, тоже положив себе черемши. – А во всем
остальном – как будто кто подменил тебя. Росла одной, а выросла…
Он тяжело вздохнул.
– Не пойму, для
кого я стараюсь? Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы обеспечить жизнь моих
дочерей. Я не хочу, чтобы вы испытали то, что выпало на мою долю. С Верочкой
тоже непросто, но она, по крайней мере, прогнозируема, она видит свое будущее в
продолжении нашего общего дела. Да, ее нужно время от времени одергивать, но я
могу понять ее устремления, образ жизни, наконец. Может, в чем-то не
согласиться, что-то не принять, но понять могу. А тебя вот, Надюша, никак. Ты
хоть сама-то себя понимаешь?