- Мама! - крикнула Люба, соскакивая с постели и прижимаясь к стене. Отойдешь ты от меня, черт поганый? - старалась она за грубостью скрыть свой ужас перед ним.
- Я тебя любить буду! - тоскливо шептал странник, чувствуя уже, что ничего не выйдет. - Я здоровый, молодой, сила во мне мужская кипит... Бороду хоть сейчас сбрею! Ты подумай, ребят-то нынче в колхозах совсем нет, пропадешь или за вдовца выйдешь, на детей... Иди сюда, ну! Хочешь, в землю поклонюсь?
- Мама! - опять крикнула Люба. - Да что же это!
В избе послышался шорох.
- Тише ты! - шикнул на нее странник. - Ухожу, ухожу, будь ты проклята, ведьма, сатана...
Он поднялся, нашарил дверь, покачиваясь вошел в светлую от луны избу.
- Ктой-то? - окликнула его с печи хозяйка сонным голосом. - А? Ктой-то?
Странник молча лег на кровать, трясся весь, скрипел зубами, на глазах у него выступили слезы от обиды и разочарования.
Хозяйка пошевелилась на печи и затихла - тихонько захрапела.
- Сука! - шептал странник. - Сука! Сволочь, распалила, а?
В сенях что-то стукнуло, покатилось, загремело; послышались шаги на потолке; потом опять заскрипело что-то и стихло.
- На избу полезла, стерва, - злобно шептал странник. - И лестницу затащила... Ну и черт с тобой, будь ты, анафема, проклята!
Он опять закурил, на этот раз не скрываясь, матерясь шепотом. Время тянулось, лунный свет переместился, начало светать, а странник все никак не мог заснуть, ворочался на мягкой перине.
5
Разбудил его утром петух, - кричал заливисто под окном. Умываться он не стал, позевал, поскреб голову, долго сидел неподвижно, пытаясь вспомнить, что ему снилось, но так и не вспомнил. Солнце напекло, в избе было душно, пахло кислым, летали мухи, - все стало обычным, надоевшим, вчерашняя таинственность исчезла. Иоанн оделся, сел у окна, закурил и задумался.
Громко стукнув дверью, в избу вошла Настасья, хмуро и странно глянула на Иоанна, подошла к печке, взяла ухват, загремела заслонкой, наклоняясь, проворно и зло двигая острыми локтями. "Рассказала про меня девка-то... догадался Иоанн. - Эх!.. Теперь не покормит. Видать, уходить надо".
Он встал, медленно, с нарочито-печальным, покаянным лицом надел пальто, взял котомку. Опершись на ухват, Настасья молча смотрела на него, в нитку сжав губы. У порога странник, вдруг повеселев, сдерживая улыбку, низко, как и в первый раз, поклонился.
- Ну, спаси Христос, - сурово сказал он. - Спаси тебя бог и помилуй... А я помолюсь за всех за вас!
- У, кобель красноглазый! - быстро сказала Настасья, заливаясь пятнистым румянцем и отворачиваясь.